Николь Апсон - Печаль на двоих

— Вы действительно думаете, сэр, что Бэннерман от нее избавилась? — Скептицизм Фоллоуфилда не скрыло даже разделявшее их расстояние. — Вроде вы сказали, что она была сама доброта?

Противоречие было на лицо, и Пенроуз на минуту задумался, представив себе молодую Селию Бэннерман на пороге новой карьеры и новой жизни, из-за своей чрезмерной доброты и безрассудства стреноженную связью с бывшей заключенной. Неужели она, чтобы без помех продолжить продвижение по служебной лестнице, действительно могла решиться на такой бесповоротный шаг? А потом он представил себе ту же самую женщину, но уже тридцать лет спустя, женщину, которая, по ее собственным словам, приняла решение посвятить всю жизнь работе. Могла ли она убить в оправдание подобного решения? И когда в памяти его в который уже раз всплыл образ Марджори со вспухшими, окровавленными губами, Пенроуз решил, что, наверное, все-таки могла.

Арчи не терпелось попасть в Скотленд-Ярд, и возвращение из Саффолка казалось ему бесконечным. Почти всю дорогу и он, и Джозефина молчали, погруженные в собственные мысли. В Ипсвиче Арчи с облегчением обнаружил, что поезд на Лондон полупустой, и они без труда нашли отдельное купе.

— Жаль, что тебе не удалось с ней поговорить, — сказал он, когда поезд тронулся.

— Ничего страшного. Если по-честному, Арчи, у меня вообще пропадает охота всем этим заниматься. Вероятно, Этель Стьюк и Селия правы: мне не следует использовать в романе реальных людей и ради увлекательного сюжета ими манипулировать. Это неправильно.

Арчи зажег сигарету и посмотрел в окно.

— На самом деле ты так не думаешь. Ты считаешь, что должна так думать.

Джозефина улыбнулась и ничего не ответила, а это, по его мнению, означало, что она с ним согласна.

— А ты что-нибудь знаешь о личной жизни Селии Бэннерман? — как бы невзначай спросил он. — Она когда-нибудь рассказывала о своей семье?

Джозефина призадумалась.

— Никогда раньше об этом не думала, но ведь я действительно ни разу не слышала, чтобы она упоминала свою семью. Возможно, в этом нет ничего странного — она учитель, а я ученица, и между нами в общем-то есть дистанция. Но если вспомнить Энсти, то я знаю хотя бы что-то о жизни почти всех остальных преподавателей. Во-первых, когда мы впервые туда попадали, то все очень скучали по дому, и преподаватели, чтобы утешить нас, рассказывали нам о собственных семьях. Такой это был колледж. Но я не помню, чтобы Селия хоть раз говорила о ком-нибудь, кроме своих коллег по работе.

«Ее скрытность можно было бы объяснить, если бы она воспитывалась в приюте», — подумал Пенроуз. Даже в наши времена на такого рода воспитании лежит клеймо.

— А она когда-нибудь упоминала о том, что на нее однажды напала заключенная?

Джозефина посмотрела на Арчи с изумлением.

— Нет. Тебе рассказала об этом Этель Стьюк? Прости — я знаю, что не должна задавать вопросов. Я изо всех сил стараюсь вести себя как положено и не нарушать конфиденциальность уголовного дела, но когда лично знаешь людей, имеющих к нему отношение, это не так-то просто.

— Именно потому, что ты их знаешь, мы и не можем о нем говорить — чтобы избежать закона падающего бутерброда. Я ценю твое мнение, но не могу рисковать твоим положением. И пожалуйста, не упоминай об этом при Селии — я имею в виду нападение на нее.

— Конечно, не буду.

— Кстати, мне не особенно нравится то, что ты сейчас живешь в «Клубе Каудрей». Ты не могла бы на пару ночей перебраться к моим кузинам на Мэйден-лейн?

— Да они сейчас почти все время проводят в клубе. Ронни сказала мне, что входит во вкус общественной жизни, а Леттис записалась на все ленчи до следующей среды.

Арчи натянуто улыбнулся.

— Ты предлагаешь мне это всерьез, верно? Что ж, если тебе так будет спокойнее, я, конечно, поживу у них, хотя вовсе не уверена, что им это доставит удовольствие, — дел у них тьма-тьмущая.

— Не беспокойся, Снайп все устроит. Она будет тебе рада. Только не особенно об этом распространяйся: ты ведь не должна никому докладывать о том, что не приходишь ночевать?

Джозефина рассмеялась:

— Это не закрытая частная школа, Арчи. Я могу приходить и уходить когда мне заблагорассудится.

— Отлично. Скажу Снайп, чтоб подготовила тебе постель.

— Хорошо, но нет никакой спешки. Я подумала, что, когда мы вернемся, если еще будет не поздно, я подскачу на Холи-плейс. Ты был прав вчера: мне действительно надо поговорить с Мартой. — Она ждала, что Арчи вставит какое-то замечание, но он промолчал. — И у тебя ко мне нет никаких вопросов?

— Я ничего не хочу об этом знать. — Его слова прозвучали резче, чем ему хотелось бы, но по крайней мере они были честными.

— На самом деле ты думаешь по-другому.

— Рад узнать, что тебе известно, что я думаю, потому что мне это неизвестно.

— Брось, Арчи, ты не похож на себя. Неужели мы даже не можем поговорить об этом?

— Нет, Джозефина, думаю, что не можем. Кого ты видишь и что ты делаешь, решаешь только ты сама, и ты всегда абсолютно ясно давала мне это понять. Но ты, разумеется, не считаешь, что я должен тут сидеть как некая оценочная комиссия и ждать, покаты разберешься, к кому у тебя лежит душа? Я, черт подери, не святой! — Джозефина, потрясенная, не сводила с него глаз, да и сам он был поражен тому, что решился на такие слова. Но сказанного уже было не вернуть. — Так что с этим тебе придется разбираться самой. Я тебе помочь не могу.

Они сидели в полном молчании, пока поезд пробирался сквозь Ист-Энд. Когда они вышли на Ливерпуль-стрит, Пенроуз с удивлением увидел на платформе Фоллоуфилда.

— У меня есть для вас, сэр, кое-какая информация, и я подумал: чем раньше вы ее услышите, тем лучше. — Он улыбнулся Джозефине. — Я могу вас куда-нибудь подвезти, мисс Тэй?

— Спасибо, Билл, не надо. Я возьму такси.

— Джозефина, не глупи, — вмешался Пенроуз. — Позволь нам хотя бы довести тебя до Хэмпстеда. Я не имел в виду, что мы вообще никогда…

— Нет-нет, Арчи, все в порядке, — оборвала она. — Ты очень занят. И ты прав: я должна сама во всем разобраться. Скажи мне только одно: убийство Марджори и несчастье с Люси… это не из-за того, что я копаюсь в истории Сэч и Уолтерс?

— Нет, Марджори ничего не знала об истории своей семьи: я в этом убежден.

— Слава Богу. Что ж, увидимся на гала-представлении.

Пенроуз кивнул и направился к ней, чтобы поцеловать на прощание, но она уже зашагала прочь.

Такси медленно, но непреклонно взбиралось на холм, а Джозефина, находившаяся на заднем сиденье, размышляла: что же она такое делает? Таксист попытался с ней заговорить, но, услышав ее отрывистый ответ, погрузился в молчание. Однако даже поездка в тишине не помогла ей привести в порядок свои мысли или хотя бы прийти к какому-то разумному решению, что именно она скажет Марте, постучав к ней в дверь. Слова Арчи окончательно все запутали. По правде говоря, она даже толком не понимала, в каком очутилась положении, и совершенно не знала, как со всем этим разобраться. Но в одном Джозефина была уверена: чем дольше будет затягивать с решением, тем больше всем причинит вреда.