Гонсало Гинер - Тайна масонской ложи

— С моей помощью. Выкинь из головы все сомнения и попытайся найти меня в окружающем тебя тумане. — Он погладил ее волосы. — После гибели Браулио ты стала совсем другой. А потом в твоем доме появился этот мужчина… Я знаю, что ты не могла контролировать свои поступки. — Хоакин хотел показать Марии Эмилии, что он ее понимает и что с его помощью она сможет вернуться к нормальной жизни.

— Побудь здесь немного и подожди меня, — с этими словами Мария Эмилия вышла из комнаты.

Хоакин почувствовал, что на душе у него стало легче; к нему вернулось его обычное хладнокровие и душевное равновесие. Он был уверен, что теперь все будет хорошо, потому что его любимая женщина снова принадлежит ему. И вдруг он вспомнил о совершенном сегодня ночью убийстве и о том, что ему нужно ехать на встречу с де ла Энсенадой.

Через несколько минут Мария Эмилия вернулась. Ее лицо излучало благодушие, на устах играла улыбка, а в глазах светилась радость.

— Он уедет прямо сегодня, а вместе с ним исчезнет и тот хаос, в котором я пребывала. — Она обняла Хоакина в полной уверенности, что теперь ее любви уже ничто не угрожает. И вдруг она вспомнила о первоначальной причине его прихода сюда. — Ой, извини, я такая забывчивая! Ты ведь, наверное, сейчас очень занят в связи с последним трагическим событием. У тебя уже есть подозрения, кто мог совершить это жуткое преступление?

Хоакин рассказал ей о своей неудавшейся попытке задержать новых подозреваемых в организации взрывов во дворце Монклоа, а затем описал ту жуткую сцену, которую он увидел во дворце герцога де Льянеса. Мария Эмилия тут же предположила, что у этого преступления есть определенное сходство с убийством иезуита Кастро.

— Похоже, что это одних рук дело.

— Да, конечно. Надругательство над обоими трупами, схожие треугольные раны на телах жертв, вырванное сердце у Кастро и отрезанное яичко у герцога, да и стремление к театральным эффектам в обоих случаях: одну жертву бросили на берегу реки, закрыв ей лицо капюшоном, а другую вообще распяли.

— Думаешь, оба эти преступления совершили цыгане?

— Вполне возможно, хотя до тех пор, пока мы их не поймаем и не выбьем из них признание, я не могу ни в чем быть уверенным.

— У цыган, несомненно, есть много оснований ненавидеть всех, кто в нашем государстве олицетворяет собой власть. Я имею в виду Церковь, правительство и высшую знать, потому что именно они поддержали печально известную идею уничтожить цыган, автором которой был маркиз де ла Энсенада, тем не менее остающийся нашим хорошим другом.

— Именно так, Мария Эмилия. Ты, безусловно, права, и я, можешь мне поверить, рассуждал точно так же — хотя, по правде говоря, мне до недавнего времени даже и в голову не приходило, что к этим преступлениям могут быть причастны цыгане.

— Но кем бы ни был убийца, тот факт, что герцога распяли, кастрировали и вырезали треугольник у него на животе, свидетельствует о том, что и это преступление что-то символизирует. Нужно попытаться понять, что именно, как мы сделали, когда говорили об убийстве Кастро.

Кто-то осторожно постучал в дверь, и Мария Эмилия крикнула, что можно войти.

— Пришла графиня де Бенавенте. — Слуга замер в ожидании распоряжений.

— Попроси ее войти сюда!

Хоакин тут же стал прощаться, ссылаясь на необходимость ехать на встречу с де ла Энсенадой.

— Мария Эмилия… — Фаустина с безутешным видом бросилась в объятия своей подруги. — Я оставила Беатрис с моим мужем и пришла повидаться с тобой. Я не знаю, что и думать. То, что произошло, — просто ужасно…

Мария Эмилия озабоченно посмотрела на Хоакина, понимая, что ему не терпится уйти.

— Я хочу рассказать тебе о своих страданиях, о том, что меня беспокоит. Беатрис не хотела выходить замуж за герцога, это мы знали, но тем не менее я никак не могу понять, почему столь ужасная смерть ее мужа не произвела на нее никакого впечатления. Она держится так невозмутимо, как будто это событие не взволновало, а, наоборот, успокоило ее.

— Как ты, наверное, догадываешься, мы как раз об этом сейчас и говорили, однако Хоакин только что сказал мне, что ему уже пора уходить. Позволь мне проводить его до двери, а затем я вернусь, и мы с тобой поговорим.

Прежде чем закрыть дверь, Мария Эмилия проводила взглядом Хоакина, сразу пустившего своего коня в галоп. Хотя происшедшее ужасное событие наполнило ее душу глубокой тревогой, она, тем не менее, чувствовала себя счастливой. Благодаря своему неожиданному примирению с Хоакином она чувствовала, что теперь к ней снова вернется душевный покой. Она безумно любила этого человека, восхищалась его силой духа. Хоакин смог понять и простить ее — чего она, конечно же, не заслуживала.

Гнедой конь Тревелеса даже не скакал — он почти летел по мощеным улицам города по направлению к дворцу Буэн-Ретиро, где Хоакина ждала очередная неприятная встреча с де ла Энсенадой и, конечно же, с Раваго.

Он чувствовал себя растерянным и изможденным. Несколько последних часов его душу терзали противоречивые чувства. Он никак не мог сконцентрироваться ни на одной из крутившихся в его мозгу мыслей, порождавших одни лишь вопросы.

Убийца, которого он ищет, в самом ли деле цыган? Или же он все-таки масон? Его примирение с Марией Эмилией — окончательное? Недавние жуткие преступления были совершены одним и тем же человеком или совершенно разными людьми?

— Маркиз де ла Энсенада сейчас находится у короля, однако королевский исповедник Раваго приказал привести вас к нему в кабинет, как только вы приедете. — Секретарь де ла Энсенады жестом показал Тревелесу следовать за ним в апартаменты королевского исповедника.

Тревелес лихорадочно размышлял над тем, в какой форме ему следует сообщить о недавних новостях и сделанных им, Хоакином, выводах. Ему приходилось учитывать, что его собеседником сейчас будет Раваго, который наверняка предпочтет не отказываться от своих предположений по поводу причастности к расследуемым преступлениям столь ненавистных ему масонов, а не де Сомодевилья, которому Хоакин обычно с большей раскованностью излагал свои умозаключения, какими бы неправдоподобными они на первый взгляд ни казались.

— Мы и впредь будем сталкиваться с все новыми и новыми смертями — до тех пор пока вы не схватите эти проклятых масонов! — заявил Раваго Тревелесу, даже не поздоровавшись.

О том, насколько Раваго был сейчас рассержен, можно было судить по его лицу: он так сильно нахмурился, что казалось, кожа у него на лбу вот-вот лопнет.

Тревелес сел напротив королевского исповедника, ничего не говоря в ответ, и стал ждать, как тот отреагирует на его молчание. Реакция, как он и предполагал, последовала незамедлительно.