Филипп Ванденберг - Беглая монахиня

Женщины всех возрастов завизжали и подались еще ближе к канату. Жонглер Бенжамино бросил Рудольфо два горящих факела, а тот, размахивая руками, пытался сохранить равновесие. Он знал, что через шесть минут факелы догорят и уже не смогут служить балансирами. Магдалена в тревоге посматривала на низко плывущие свинцовые облака и по монастырской привычке посылала Небу истовую молитву, чтобы все прошло хорошо. В этот момент канатоходец начал свой дерзкий аттракцион.

Даже на расстоянии Магдалена могла различить, каким напряженным было его лицо. Ей казалось, что она слышит, как он периодически отфыркивается, словно непокорный жеребец под ударами кнута. Сперва осторожно, но через десять-двенадцать шагов все быстрее, он ставил одну ногу за другой, не прямо, как обычно, а чуть наискось, чтобы трос оказывался посередине подошвы между пяткой и подушечками пальцев.

«Почему он это делает?» — терялась в догадках Магдалена, следившая за представлением с молитвенно сомкнутыми руками.

Чем больше канатоходец удалялся от исходной точки своего пути, тем порывистее становились его движения, потому что канат начал раскачиваться, как верхушка дерева на осеннем ветру. Факелы в его вытянутых руках угрожающе замерцали, и широкие рукава накидки уже не раз лишь чудом не вспыхнули.

Гул и взволнованные крики, только что стоявшие над площадью, стали заметно тише. Затаив дыхание, публика наблюдала за каждым шагом артиста, который в своей развевающейся белой накидке на фоне темного неба был похож на привидение.

— Полагаю, — тихонько сказал Эразм Роттердамский, следивший за происходящим со скрещенными на груди руками, — мы были не правы с нашими обвинениями.

— Это еще ни о чем не говорит, — прошипел сквозь зубы стоящий рядом с ним Агриппа Неттесгеймский, устремив взгляд наверх, где канатоходец боролся с ветром. И добавил, подняв палец: — Он еще не достиг цели!

— Вы не слишком-то жалуете Квартуса, я прав?

— А вы? — ответил вопросом на вопрос Агриппа, чтобы воздержаться от однозначного ответа.

Эразм тоже уклонился от прямого ответа, сказав:

— Во всяком случае секретная миссия была возложена на него правомерно.

— Однако возложена тем, кто незаконно пользовался «Книгами Премудрости» и еще публично этим бахвалился.

— За это Тритемий был справедливо наказан! Вы же не можете поставить в упрек канатоходцу, что он так чудесно владеет своим искусством.

— Ну не нравится он мне! — Лицо Агриппы скривилось в недовольной гримасе. — И я скажу вам почему: этот канатоходец не ровня нам. У него скромное образование, да и что уж он такого умеет?

— Ходить по канату, — бросил Эразм. — Этого не можете ни вы, ни я. Вы не умеете рисовать, как Матиас Грюневальд, и писать такие бесстыжие, но прекрасные сонеты, как Пьетро Аретино. И то, что земля шар, а не плоский диск, ни вы, ни я не осмелились утверждать. Это сделал Коперник!

— Но канатоходец имеет куда более громкую славу, чем все мы вместе взятые. Где бы он ни появился, народ встречает его ликованием. Вы видели горящие глаза жителей Майнца, когда он вступил на канат? Можно было подумать, что им явился Мессия. Квартус вдохнул в себя их аплодисменты, словно прохладный утренний воздух. Он знает лишь самого себя. Рудольфо — эгоист, достойный презрения!

— А мы с вами, да и все Незримые, разве не эгоисты? Мужчины уже на свет появляются эгоистами. И разве мужчины, которые умеют то, что не могут другие, действуют не из эгоизма? И неужели свое знаменитое произведение «О тайной философии» вы написали для самого себя? Нет, вы его написали, чтобы показать современникам и потомкам, какой вы классный парень. А я? Я ни на йоту не лучше. Я все мозги свои вывернул наизнанку, писал одну книгу за другой, пока не замолчали все мои критики, сняли передо мной свои шляпы и назвали величайшим ученым нашего времени. Если бы мой эгоизм не подгонял меня, я бы еще и сегодня оставался скромным священником на службе у епископа Камбрийского.

Агриппа замахал двумя руками, чтобы Эразм наконец замолчал. Остановить его словесный поток было иногда очень трудно.

Налетел порыв ветра, и канат стал раскачиваться еще более угрожающе. Шквалистый ветер погасил факел в правой руке Рудольфо. На миг он потерял контроль над равновесием и едва не оступился. Рыночная площадь вскрикнула тысячей глоток, но каким-то чудом он снова обрел устойчивость.

Никто из зрителей не подозревал, что происходило в душе Рудольфо. Он давно простился с жизнью. Для него было совершенно непонятно, каким образом он без эликсира и вопреки враждебным обстоятельствам поднялся так высоко. Но самая трудная часть представления была еще впереди — спуск.

От башенного окна канатоходца отделяли еще двадцать шагов, в обычной жизни расстояние, которое мы едва ли замечаем, но качающийся пеньковый трос, причем на высоте триста локтей, казался бесконечной тропой, усыпанной острыми камнями, врезающимися, как острие ножа, в подошву. Тем временем погас и второй факел, что, однако, придало канатоходцу уверенности.

Приковав взгляд к окошку в башне, Рудольфо шаг за шагом продолжал свой мучительный путь к небу. Неожиданно в левой части окошка мелькнул луч света, настороживший его. Потом в окне показался факел, который держала чья-то узкая рука, и, наконец, освещенное огнем лицо.

Хватая ртом воздух, Рудольфо выдохнул:

— Магдалена!

Магдалена протянула канатоходцу левую руку.

— Иди сюда! — тихонько позвала она, так что Рудольфо с трудом расслышал ее слова. — Иди сюда!

— Я должен спуститься по канату назад, — пробормотал Рудольфо.

— Не ходи назад! — настойчиво произнесла Магдалена. — Ты доказал все, что хотел. Никто не ждет, что ты спустишься вниз по канату. Никто, слышишь!

Краткое замешательство, еще три-четыре шага — и Рудольфо выронил потухшие факелы и схватил Магдалену за руку.

Снизу донесся гром аплодисментов. Рудольфо, добравшийся до цели из последних сил, сел на подоконник и помахал рукой толпе. Многоголосый хор грянул куплеты:

Рудольфо, Рудольфо, ты просто молодец!

Рудольфо, Рудольфо, веди любую под венец!

Пока канатоходец благосклонно махал ликующей толпе — сам Папа Римский Климент VII едва ли мог приветствовать народ еще благосклоннее, — Магдалена обвила сзади руками его шею и прошептала ему в ухо:

— Ты был неотразим. Я так горжусь тобой, хотя тысячу раз умирала от страха на последнем кусочке твоего пути.

Одному Господу известно, как долго Рудольфо в позе триумфатора мог еще приветствовать людскую толпу, если бы черные тучи вдруг не разверзлись и не хлынул долгожданный дождь. Крупные капли размером с голубиные яйца застучали по мостовой. Куплеты стихли, и горожане, расталкивая друг друга, ринулись по вонючим узким улочкам домой. Гроза мгновенно превратилась в настоящую бурю. Кучера даже не успели собрать канат.