Клаудия Грос - Схолариум

— Он хочет с нами поспорить? Что он пытается нам доказать?

— Что мы неправы.

Но в чем их ошибка, сам Иорданус тоже не знал. Пройдемся и посмотрим на мир с другой точки зрения — точки зрения дерева или коршуна. Тогда мы сместим величины. Увеличься в размерах, раздвоись, раздуйся, уменьшись, как заключенный в бутылку дух, — что ты тогда увидишь? Мысленно превратись в муравья, для которого пруд является морем. Берега недостижимы, а ствол — это космос. Падающие осенью листья могут тебя убить. Капли дождя тебе вполне хватит, чтобы утонуть. Человеческая ступня для тебя верная смерть, если ты забредешь не туда, куда надо. И вообще, что такое человек? Муравей и понятия не имеет. Для него человек ничто. Абсолютное ничто, всего-навсего тень, падающая сверху. Или представь себя коршуном, парящим под низкими тучами и рассматривающим мир сверху. Если запах падали, как столб дыма, поднимается вверх и достигает твоего носа, то лети, куда велит твой нос: где-нибудь там, внизу, лежит животное или человек — тебя ведет за собой запах смерти. У каждого свое учение о величинах.

Иорданус тихо рассмеялся:

— Вы правы, Штайнер. Он здесь. В самой непосредственной близости от нас, иначе откуда у него такая информация. Вы должны быть бдительны. Возможно, он и свидетелей давно ввел в заблуждение…

— Значит, все-таки дьявол?

— Нет. Просто продувная бестия. Ничего больше.

Они медленно брели к выходу. «Это можете быть и вы, Иорданус», — подумал Штайнер. Потому что если преступник способен каким-то неведомым образом обманывать всех, значит, никто уже не чист.

У Штайнера на языке вертелся вопрос, который он до поры до времени придерживал. А что с де Сверте? Указывает ли книга по алхимии на то, что приора тоже можно подозревать в убийстве? Но нельзя с уверенностью сказать, что в ту самую ночь он не был у матери. Соседи подтвердили, что приор часто ее навещает, но никто не мог точно вспомнить, приходил ли он именно тогда. Да и не было никаких доказательств, что эта книга имеет отношение к смерти Касалла. Не следует ли, чтобы добиться ясности, побеседовать о своей находке с самим де Сверте? Вопрос так и не слетел с его языка.

— Я вижу одни лишь тени, — пробормотал он устало.

Но мысль о причастности к делу де Сверте его не покидала, поэтому он все-таки зашел в схолариум и попросил сообщить о своем приходе приору. Тот сидел у себя в комнате, склонясь над кипой счетов, и, казалось, обрадовался, увидев появившегося в дверях Штайнера.

— Присаживайтесь, — приветливо сказал он, показывая на скамейку, сложил листки и аккуратно отодвинул их на край стола.

Штайнер сел.

— Скажите, вам знакома книга «Libellus de alchimia»?

Возможно, действовать в лоб было неразумно; с другой стороны, внезапность была ему сейчас на руку. Но на ангельском лице приора не отразилось никаких эмоций.

— Да, знакома. А почему вы спрашиваете?

— Эта книга идет вразрез с вашими взглядами.

— Идет, ну и что? Почему вы об этом спрашиваете?

Штайнеру было неудобно признаться, что он забрался в дом к ненормальной матери приора, поэтому откровенничать он не стал:

— До меня дошли слухи, что подобные книги все чаще и чаще попадают в схолариумы города. Я, конечно, тоже читаю о магии и оккультизме, но не даю практических рекомендаций относительно получения конкретных субстанций, вы ведь понимаете, что я имею в виду…

По магнолиево-бледной нежной коже де Сверте разлилась легкая краснота.

— О да, я понимаю. Вы имеете в виду, что мне следует проконтролировать, не появилось ли и у нас чего-нибудь в этом роде.

Штайнер не стал возражать. Он все еще изучал выражение его лица. А потом сказал:

— А вы сами когда-нибудь этим занимались?

С ответом де Сверте помедлил:

— Курия подобные вещи не приветствует. Хотя, раз уж вы спрашиваете… книги я читал. Но я преданный сторонник томизма, современные школы всегда вызывали у меня отвращение, а катастрофы, проистекающие из этого вида магии…

Штайнер встал. Наличие книги никого не превращает в убийцу. К тому же у приора начисто отсутствует мотив, потому что де Сверте, по крайней мере внешне, целиком и полностью разделял духовные позиции Касалла. И все-таки у Штайнера осталось неприятное ощущение.

— У вас были хорошие отношения с Касаллом? — задал он неожиданный вопрос.

Приор широко открыл глаза:

— У меня? С какой стати вы об этом спрашиваете? Не подозреваете ли вы, что я убил Касалла?

Штайнер покачал головой:

— Такие вопросы я задаю всем, и вам прекрасно об этом известно. А свидетелей того, что вы были у матери, просто-напросто нет…

— Да, и сама бедняжка тоже не в состоянии ничего подтвердить, с тех пор как упала с этой проклятой лестницы. Но если серьезно, господин магистр, у меня действительно не было никакой причины убирать со своего пути Касалла, хотя из-за всем нам хорошо известной жестокости я ценил его не слишком высоко. Но, по-моему, здесь к нему так же относился каждый.

Штайнер быстро попрощался. «Слова, ничего кроме слов», — подумал он мрачно. Бывали времена, когда ему требовалось молчание, чтобы прийти в себя от бессмысленности слов. Слов у каждого человека в избытке, даже у безумных их достаточно. Что ему делать с этим изобилием слов, которые обладают гениальной способностью искажать и скрывать действительность? Налицо один только голый факт; у приора нет свидетелей, которые могли бы подтвердить его невиновность. Но ведь нет и никого, кто бы говорил о его виновности.

Крестьянин остановил быков и потянул носом. У него был хороший нюх, но и мертвец смог бы учуять эту вонь, которая словно колокол накрывала маленький луг и которую ветер разносил во все стороны. Это же пахнет из тех руин! Крестьянин оставил свою повозку и прошел дальше, туда, где виднелись развалины бывшей цистерцианской церкви. Мерзкий запах усилился. Может быть, это сдохшее животное, несколько часов пролежавшее на солнце? Ничего не подозревая, он поднялся по обломкам. Из пустых оконных проемов с шумом вылетели голуби. Крестьянин огляделся. Там, сзади, алтарь. Хоры отбрасывали длинные тени. И правда, перед алтарем лежало что-то, странно вывернутое и скрученное. Крестьянин подошел ближе…

Последние дни Лаурьен все активнее искал общества нового студента. Поскольку сам он тоже был молчалив и серьезен, то, скорее всего, именно эта схожесть и притягивала его к Иосифу Генриху. К тому же он потерял своего прежнего друга, который исчез самым загадочным образом. Во время лекции о душе они с Генрихом сидели рядом, а потом вместе бродили по городу, хотя идти им нужно было в разные стороны. Софи не могла засветло вернуться в свою комнату. Даже в сумерках, прежде чем зайти в сад, ей нужно было сначала убедиться, что поблизости не крутится кто-нибудь из служанок, и только потом осторожно проскользнуть внутрь. Во время прогулок они беседовали. Он произносил слова с глубокой печалью, которая, похоже, никогда его не покидала. Софи вынужденно продолжала играть свою роль, которая делала невозможным ее нормальное поведение.