Клаудия Грос - Схолариум

— Вы видите какую-нибудь связь?

— Между двумя смертями — магистра и студента?

— Да. Или это случайность?

— Вы верите в случайности?

— Возможно. Но совсем не важно, во что я верю. Что понадобилось студенту в Вайлерсфельде? Мы беседовали с местными жителями, его никто не знает. Никто никогда его там не видел. Так что же он там делал? Некий мальчишка передал мне неподписанное письмо, где сказано, что убийцы входят в секту братьев свободной жизни. Анонимная подсказка, на которую мы попытались опереться, но до сих пор она никуда нас так и не привела. Может быть, сектанты собирались в руинах, но теперь уж, конечно, их след давно простыл.

Штайнер кивнул. Какое отношение Домициан фон Земпер мог иметь к этой секте? Просто в голове не укладывается. Кроме того, нельзя забывать про загадку как получается, что голубка убивает коршуна?

— А вы разобрались со второй загадкой?

— Нет. Речь там идет про голубку, которая убивает коршуна. Что это может быть?

Теперь они проходили через кладбищенские ворота. Молча и все еще с опущенными головами.

— Он, конечно, мастер загадок, но напрашивается самое простое решение: голубка — это убийца, а коршун — ее жертва, — медленно произнес судья. — Хотя в таком случае все перевернуто с ног на голову, потому что в природе всё наоборот. Коршун — это весьма редкий хищник, я видел одного, когда ездил в Альпы. Он питается падалью…

Штайнер молчал. Пожиратель падали. Не указание ли это на жертву? Любитель загадок считает свою жертву пожирателем падали? Низменным существом, которое существует исключительно за счет мертвечины? За счет чужой смерти?

Штайнер заметил герб фон Земперов, который украшал дверцу подъехавшей кареты. На гербе был зверь, которого он не смог разглядеть. То ли ласка, то ли куница. Или даже горностай — цвет издалека не разобрать. Карета удалялась. Штайнер отвернулся.

Вечер Ломбарди провел в пивной. Трое студентов составили ему компанию, но вернулись в схолариум раньше. Так что теперь он брел по темным переулкам совершенно один. Вдоль старой ограды, скрывающей сады и луга со стороны Берлиха, он пошел быстрее. Вокруг ни души. У одного из домов спал нищий. Кошка проскользнула по мостовой и перепрыгнула через забор. Луна была полной, небо — ясным. Появившаяся из-за двери тень прокралась вперед и твердой рукой схватила Ломбарди за плечи. Жест, заставивший магистра упасть на колени, хотя он изо всех отбивался и старался высвободиться.

— Не дергайся, а то тебе конец, — проговорил чей-то голос ему прямо в ухо.

А потом он снова почувствовал сильные руки, которые затащили его в дом. Дверь захлопнулась, появился тусклый свет, позволяющий разглядеть лестницу. Ломбарди попытался развернуться, но получил удар в спину и полетел по лестнице вниз. Десять-двенадцать ступеней, а потом снова тусклый свет, на этот раз в подвале. Только холодные голые стены и четыре глаза, наблюдающие за медленно поднимающимся магистром. Люди сидели за столом, перед ними хлеб и вино, один из них, Найдхард, улыбался. Он был в своей серой сутане, которую так до сих пор и не снял. Ломбарди подошел ближе.

— Что еще тебе понадобилось здесь, в Пещере Льва? Хочешь поболтаться на виселице?

— Как раз наоборот. Я здесь, чтобы предотвратить несчастье.

Ломбарди осмотрелся. Видимо, они находятся в римских катакомбах, некоторые из них до сих пор сохранились. Здесь он может кричать сколько хочет, его все равно никто не услышит. Если они бросят его тут, он умрет от голода и жажды, и никому в голову не придет искать его в этой холодной дыре.

— Да, — ухмыльнулся Найдхард, — прошлое, оно как отвергнутая любовница, которую никак не удается забыть. Вы должны были мне сказать, что являетесь магистром этого факультета. Сбежавший мальчишка, наверное, ваш студент.

Ломбарди молчал. Только не раскрывать рта, только ничего не говорить. Узнать, что им нужно.

— Те двое, о которых вы нам рассказали, не были крестьянскими мальчишками. Это были студенты. И одному удалось от нас сбежать. А теперь он где-нибудь у себя в бурсе трезвонит направо и налево о том, что мы убили его приятеля.

— Откуда вам известно, что я на факультете?

— О, это было совсем нетрудно. Вы ведь и в то время уже были студентом. Мы за ним приглядывали, за факультетом. А вы там ходите туда-сюда. Но вернемся к студенту. Вы его знаете?

— Нет.

Найдхард кивнул:

— Вам придется выяснить, кто он такой.

— Чтобы вы и его тоже убили?

Теперь его собеседник резко вскочил со скамейки:

— Значит, он болтает, что это мы убили студента?

— Нет, он ни о чем не болтает. Судье пришло анонимное письмо, но его наверняка написал не студент. И не думаете ли вы, что я поверю клятвам насчет вашей невиновности?

— Тогда оставим это. Я хочу знать, как обстоит дело со студентом. Ему лет девятнадцать, у него рыжеватые волосы, он довольно высокий и со шрамом на шее, как будто от удара мечом. Определить, кто он, вам не составит большого труда.

Ломбарди замер. Это и на самом деле отвергнутая любовница, которая теперь явилась и жаждет мести. Ошибка молодости, совершенная неопытным и беззаботным человеком, преследует его и предъявляет счет. И счет этот он не сможет оплатить ничем, кроме карьеры, которую, как ему представлялось, он еще сделает. Если выполнить их требования, то Маринус больше не жилец. Они боятся, что он заговорит, ведь он запомнил их лица. Ломбарди им не поверил бы, даже если бы они сто раз поклялись, что не убивали студента. Но если он откажется его назвать, что тогда?

— Да, тщательно взвесьте свое решение, господин магистр. Мы никого не предаем, это вы знаете, но у нас есть способы и средства разрушить вашу карьеру, не отсылая вас на костер.

Первое правило, оно ему известно. Каждый, побывавший у них хоть раз, одной ногой уже попал на костер. Они держат в руках любого, кто хоть раз забрел к ним, даже по ошибке, потому что для правосудия и церкви они есть порождение сатаны.

— Прекрасная дилемма, — сладко улыбнулся Найдхард. — Отпускаю вас с миром. Однажды наш человек заговорит с вами и потребует нужную информацию. До скорого свидания, господин магистр, берегите себя!

Ломбарди поднялся по лестнице. Дверь наверху была открыта, и он вышел на улицу. До схолариума оставалось несколько минут ходьбы по Шмирштрасе, в сторону Катценбаха. Башмаки тонули в грязи. Шаги глухо отскакивали от мостовой. Нет смысла делать вид, что никогда не было такой главы в книге его жизни.

Он позвонил. Де Сверте еще не спал и впустил его. Ломбарди попросил кружку вина и скрылся в своей комнате. Окно было открыто, луна светила прямо на кровать. Узкая полоска молочного света, которая постепенно продвигалась дальше, пока он, Ломбарди, стоял у окна, опустошая кружку. Наступило время подвести итоги. Сейчас он барахтается в паутине своей вины и вот-вот застрянет в ней окончательно. С одним из них он познакомился в восемнадцать лет. В возрасте Домициана или Маринуса. На год старше Лаурьена. Но Лаурьен, который, видимо, до сих пор верит в невинность и чистоту, испытал отвращение, его нежная душа почувствовала грязь. Бедная его душа! Домициан был совсем другим, да и Маринус явно тоже. Но они просто тайно подглядывали, а Ломбарди не смог противиться возбуждению, оказавшемуся для него фатальным. В то время он был студентом в Праге. Они выдавали себя за труппу актеров, выступающих на ярмарке, демонстрируя акробатические номера. Он собирал для них деньги, потому что хотел немножко заработать. Только позже ему стало ясно, что речь идет о секте, отколовшейся от беггардов, потому что такая ересь казалась им слишком невинной, — они проповедовали не только свободную любовь, но и гораздо более мерзкие вещи. Беггардов преследовали: сжигали или вручали их судьбу Рейну. Один из главарей был казнен в Кёльне, к большому удовольствию архиепископа, стремившегося искоренить беггардов и тех, кто был им близок. Чтобы наконец очистить город, было проведено несколько процессов, но, видимо, их оказалось недостаточно. Когда-то беггардов отличали апостольская бедность (в этом они были близки к орденам нищенствующих монахов) и отшельничество, теперь они превратились в свою противоположность, по крайней мере что касается тех людей, в руки к которым он попал. Они предавались самым мерзким непотребствам.