Сергей ТАРО - Крест Сталина

Адъютант вышел. Берия, переводя дух, нажал песочную клавишу лампового приемника. После мягкого щелчка навстречу портьерам оглушительно понеслось:

- Начинаем утреннюю зарядку! Ноги на ширине плеч! ... Руки по швам! ... Начали!!! ... И раз, ... и два!..

На необъятном пространстве Москва не давала дремать и ежедневно приучала к порядку своих "свободных" граждан...

Лязгнул засов...

- Рохлин!!! ... С вещами на выход!

Тяжелая металлическая "кормушка" [8] Кормушка - окно в железной двери с откидывающейся крышкой. Предназначено для подачи арестованным пищи и других разрешенных администрацией тюрьмы предметов. откинулась. Узкий луч одинокой лампочки прочертил пространство и замер квадратом на замызганной стене. Где-то в потемках закопошился комок потных тел. В сумрачный "продол" [9] Продол - центральный проход (коридор) между двумя рядами камер. через раззявленный створ пыхнуло смрадом.

- Рохлин! ... мать твою! - ступая коваными сапогами по рукам и ногам других арестованных, "дубаки" [10] Дубак - охранник, конвойный (вертухай), несущий службу по охране арестованных, заключенных и т.д. волоком вытащили полковника на середину продола.

Арестантское озеро колыхнулось и успокоилось...

- Лицом к стене! ... Р-у-у-ки за голову!

Следуя привычке, вертухай проверил арестованного на предмет наличия посторонних предметов, и отошел в сторону...

Шаги смолкли. Бесстрастный говор конвойных загудел, опрокидывая его сознание:

- Смотри, бля, живой?!

- Уж думали, в "общей" - каюк ему будет!

- Считай, повезло...

- Одиночки и так под завязку набиты... А где шлепнут - какая разница?

- Какая разница, какая разница? Один дрючит - другой дразнится!... За пять дён вот энтого и отпускают, а других почитай в расход отправили!

Под перепалку конвойных, Рохлин, теряя сознание, сполз вниз...

- Ничего, очухается, еще руки целовать будет своим добродетелям!

Стуча прикладами, конвойные быстро добились тишины за многочисленным рядом закрытых дверей...

Спотыкаясь о вышарканные тюремные пороги, Рохлин в сопровождении солдат добрался до следственного кабинета. Бурые пятна на наполовину окрашенных стенах неприятно ударили в глаза и произвели на него гнетущее впечатление...

- Партия дает последний шанс...

Голос комиссара лился среди серых стен, смешивая реальное и потустороннее измерение. Но Рохлин уже ничего не слышал. Спасительная истома стопудовым камнем клонила ко сну. Желая избавиться от нее, полковник при каждом слове "партия" неестественно вскидывал голову, изображал внимание и глубокую преданность.

Почти в забытьи, подписал все, что подсунул ему закадычный дружок...

Через пару часов Павел Робертович Бергер аккуратно раскладывал бумажки по сереньким папкам, а Рохлин мертвецким сном спал на казенном диване...

Солнечный луч, высветив тонкую паутинку, незаметно переместился на центральную матку бревенчатого потолка...

Бледный паучок, качаясь и быстро перебирая согнутыми лапками, спускался с перевитого провода прямо Варьке на голову...

Белочкин вздрогнул. В сенях хлобыстнуло и вновь загремело...

- Сюда, сюда, что копошитесь там?! - за зазывными возгласами в комнату ввалился лейтенант.

Рыжие вихры колыхнулись, выгоняя пар с раскрасневшего конопатого лица. Лейтенант доложил:

- По вашему приказанию наряд для задержания прибыл!

За спиной Витюхина, притягивая взор уполномоченного, с ноги на ногу переминался Балошин. Огромный синяк, отхвативший себе добрую половину его лица, зловеще отсвечивал фиолетовым цветом.

Ничего хорошего от увиденного солдат не ожидал, только и вырвалось из разбитого рта:

- Як нам сказали, вот мы мигом и туточки!?

При последних словах Варька, привязанная к стулу, заголосила в полный голос. За раздавшимся ревом почти никто не расслышал звон разбиваемого стекла.

"Бах!!!" Внезапная сила отбросила Белочкина прямо на замшелую бревенчатую стенку. "Бах! Бах!!!" - загремело с улицы.

От каждого попадания тупой пистолетной пульки тело капитана конвульсивно дергалось и покрывалось алыми расползающими пятнами. Пытаясь удержаться в этом призрачном мире, Белочкин импульсивно хватался то за спинку Варькиного стула, то за дужку никелированной кровати. Да так и рухнул, ударившись головой о подоконник.

Все замерли...

Откуда-то из-за спин, расталкивая солдат, прорвался Евсеев. Размахивая пистолетом, сержант развернул новоиспеченный наряд на задувающий морозом оконный проем. Испуганный Тюха успел разглядеть грозно посверкивающий штык.

- Стоять!!! Одна движения - бистро тот свет пойдешь! - сквозь клубы пара донесся коверканный говор татарина.

- Молодец, Евсеев! Зачтется! - Выпин медленно поднялся и стал тормошить лежащего Фикса.

Варькин рёв прекратился. Чувствуя скорое спасение, она захлопала длинными мохнатыми ресницами, и заканючила, глотая со слезами слова и окончания:

- Сволочь! ... Не виноватая я!... Ы-ы-ы!... Угрожал мне... Ы-ы-ы! ... Заставил... Ы-ы-ы!

Но на бабу никто не обращал никакого внимания...

Тонкие струйки крови из-под Белочкина образовали черно-багровую лужицу. Хлюпая по ней сапогами, майор кричал в телефонную трубку, пытаясь соединиться с Верхнешельском:

- Алло! Станция, ... станция?! ... Дежурный! Соедините меня с полковником Рохлиным! ... Алло, кто это? ... Фирсов?! Докладываю: бежавшие - Семенко, Ахметов и Пешков убиты при задержании!!! Трупы возвращены в лагерь... Выезжаю лично с докладом... Алло!!! Алло! ... Станция? Станция?!

Связь прервалась...

Паучок, наконец-то, закончил свой путь и, опустившись на растрепанные Варькины волосы, быстро засучил лапками, свивая себе новое гнездо...

...Перешагивая через чьи то ноги, Выпин опять потянулся к телефону. Незаметно подправив провод, ДПНЛ энергично забухал в трубку:

- Алло! Станция! ... Станция!?

Непогода давно уже улеглась. Не было ни ураганных порывов ветра, ни снежных наметов, давивших на провода, но линия молчала...

Через десять минут от надрывного призыва соединиться с кем-либо, в трубке послышался шипящий шорох:

- Клуб имени "Красного пролетария" слушает вас!

- Да что бы ты сдох, гребанный рот! Какие пролетарии в Верхнешельске?!

Выместив злобу на каком-то зачуханном вахтере, Выпин бросил окончательно заглохшую трубку...

А в это время в далекой Швейцарии, в одном из многочисленных уютных кафе Цюриха сидели два весьма представительных господина. Одинаково белоснежные сорочки с неизменными бабочками контрастировали с темными дорогого покроя костюмами. Они мирно вели беседу и, сидящий слева высокий господин с идеальным пробором, слегка постукивая отполированным мизинцем по краю столешницы, отпил глоток белого вина: