Сергей ТАРО - Крест Сталина

Повторяя маневр командира, все двадцать самолетов его воздушного полка упали на позиции русских, сея смерть и разрушения...

Первые бомбы упали прямиком на взлетные полосы, отсекая возможность быстрого взлета противника...

Борн любил, вот так, не сразу начинать свои смертельные игры. Он давал возможность своим орлам крушить самолеты и пузатые ангары противника, а сам, поднявшись резко вверх, вновь на бреющем возвращался обратно. Чтобы поймать тот момент, когда русские летчики врассыпную кидались к своим винтокрылым машинам. И вот тогда, ловя в прицел одинокие мечущиеся фигуры, хладнокровно нажимал на гашетку...

Улетая снова вверх, немецкий майор был уверен, что военный инстинкт заставит уцелевшего пилота вскочить в кабину и развернуться на взлетную полосу, где уже громоздятся другие обреченные самолеты его собратьев. Поэтому с третьего решительного пике он сбрасывал сохраненные бомбы, уничтожая за раз по несколько скопившихся самолетов...

- Командир, - сквозь грохот и шум прорвался голос Вилли, - я ухожу на квадрат "L-46"! - Борн заметил, что дюжина Ю- 87 отвалила в сторону танков.

Вскоре хоровод из "юнкерсов" закружил над расползающейся бронетехникой, где среди серых разрывов рассыпались бисером русские танкисты.

- Работайте без меня! - прокричал в рацию майор и кинул свой самолет по направлению к артиллерийским позициям.

За ним послушно проследовало командирское звено.

Удар был ужасным! Кому объяснить это завораживающее и магическое зрелище, когда, сбросив бомбу, ты ускользаешь к спасительному небу. И редко, что почти невозможно, осколок брошенной бомбы коснется камуфляжного крыла. А ты, опьяненный своей недосягаемостью, снова мчишься к земле, а затем выходишь из крутого пике, почти касаясь "лаптями" своего штурмовика о перелопаченную земную поверхность...

Борн выключил сирену и оглянулся, высматривая новую добычу, как вдруг, почти машинально, пилот почувствовал, как тело машины гулко затряслось от попадания пуль тяжелого пулемета. Прозрачный колпак брызнул мириадами искр, раня лицо и оглушая экипаж разорвавшимся бомболюком.

За фонарем кабины молнией проскользнул самолет лейтенанта Пасько...

- Еще один! Сволочи! Гады!!! Получай, сука, за Гришку! - кричал в остервенении капитан Кольцов, но рации не было, и лейтенант вряд ли мог услышать капитана. - Гады! Гады! Гады!!! Уходи на зенитки, не то сметут! - вновь захрипел капитан и, резко взмыв свечкой, уцепился в очередной штурмовик...

Опьяненный прошедшим боем, лейтенант Пасько тараторил, одергивая куртку командира и для выразительности, прокручивая ладошкой эпизоды воздушной баталии. В этот момент он был похож на мальчишек, которые после сеанса кино, перебивая друг друга, впечатлительно машут руками...

- Тут я его и подсек! Он стал уходить, а я чувствую, что он влево... Тут я его сразу и долбанул! - горячился лейтенант, пытаясь донести только одному ему известные моменты.

Рядом стоял его "ишачок", сиротливо опустивший правое крыло и задрав левое на неестественную высоту. С поникшей плоскости струйкой убегало топливо, под которое Пасько, с целью экономии драгоценной жидкости, предварительно подставил ведро. Поперек фюзеляжа рваными дырками проходил памятный след немецкого стрелка, и капитан наметанным глазом определил, что самолету - "хана".

- И тут я его завалил! Гляжу, а тут мессеры! - снова "затутукал" лейтенант.

Видимо, поняв, что командиру не до него, решился обратиться к другим, наверняка, уже вернувшимся летчикам. Он отцепился от капитана и развернулся в сторону поляны...

Но кроме командирского самолета и самого Кольцова на поляне никого не было. Ни Гришки Мостового, ни балагура и весельчака Степана, ни других летчиков 101-го истребительного полка...

- А... где наши? - с недоумением начал Пасько и осекся, сразу поняв результаты "удачного" боя.

- Тридцать восемь истребителей, как в трубу! - откликнулся охрипшим голосом капитан. - Это только наших... И там за лесом с аэродрома ни один "бомбёр" не поднялся... штук пятьдесят-шестьдесят... Считай, за сотню самолетов замолотили, сволочи, ... за десять минут!!! - капитан с досадой бросил на землю шлем и беспечные кузнечики, напуганные таким вероломством, прыснули в разные стороны.

Из-за леса эхом застучали траки немецких танков. Капитан прислушался, но так и не уловил признаков начинающегося боя.

Стало ясно, что практически все боеспособные части попали в огненную мясорубку и наше командование не может привести в действие оборонительный механизм...

Пилоты спрятали командирский самолет под кроны деревьев, забросав ветками видимую сторону. Машину лейтенанта решено было сжечь, а самим двигаться в сторону военного городка лесом, чтобы, ненароком, не нарваться на противника...

Ночью они вернулись. С первыми проблесками нового дня, молча выкатили И-16 и, усевшись в тесной кабине, взлетели...

Кольцов дал прощальный круг над пепелищем солдатских казарм и изогнутыми трубами закоптевших зениток, после чего уверенно взял на восток...

Пасько в последний момент увидел и свой самолет, вернее остатки черного скелета, раскинувшего на поляне обгоревшие элероны. Смахнув украдкой влагу, подернувшую его васильковые глаза, он решил в этот момент мстить врагу беспощадно и до последней капли крови...

Удар был настолько силен, что Красная Армия безостановочно покатилась к Уралу, и немцы "на плечах" отступающих войск вышли на оперативный простор...

Русское командование попыталось перехватить инициативу, но все усилия оказались тщетными. Вторгшиеся в Румынию советские войска вынуждены были бросить первоначальный замысел, а затем отходить в направлении Севастополя. Только вышедшие в соседний Иран соединения остались там в качестве оккупационных войск, пресекая попытки немецкого командования блокировать бакинские нефтяные месторождения. Геринг не имел стратегической авиации, а штурмовая, прекрасно зарекомендовавшая себя в европейском блицкриге, не могла дотянуться до Баку, в силу ограниченности дальности полета. Это и спасло Красную Армию от возможного нефтяного голода. ...

К концу сентября немцы глубоко вклинились на территорию Советского Союза. Далеко позади остались Брест и Смоленск. В гигантском "котле", попав в окружение, истекала кровью мощнейшая минская группировка...

Наступили тяжелые времена, и непосильное бремя решений легло на плечи Иосифа Сталина...

- Товарищ Жуков! - обратился Иосиф Виссарионович к генералу. - Ставка считает, что необходимо привлечь к руководству армией других, более способных военноначальников! ... Надо смелее выдвигать на главные посты инициативных и решительных командиров!