Филипп Ванденберг - Пятое евангелие

Кесслер не мог оторвать взгляда от своего бокала. Он лини молча кивнул.

– Почему, – продолжал с жаром Лозински, – мы, иезуиты, столь нелюбимы всеми Папами? Почему наш орден неоднократно запрещали? Потому что мы не можем молчать. Слава Богу, мы не можем молчать!

– Слава Богу, мы не можем молчать… – повторил Кесслер еле слышно, все еще глядя в бокал с ламбруско. Вино уже начало на него действовать. – Слава Богу, – повторил он, мы не можем молчать. Но объясните же мне наконец, брат Лозински, каким образом это связано с тем, что вы два раза в неделю отправлялись в этот загадочный дом и проводили там ночи?

Задав свой вопрос, Кесслер испугался. Но поскольку он уже это произнес и терять было нечего – к тому же молодой иезуит догадывался, что на самом деле происходило в том здании, – он сделал еще одно замечание:

– Целибат [48]мучает всех нас!

Лозински ничего не понял. Он вопросительно смотрел на собеседника, словно тот мгновение назад сказал, что Солнце вращается вокруг Земли. Но постепенно до поляка начал доходить смысл слов его молодого брата по ордену, и он громко рассмеялся. Так громко, что обычный шум, царящий в любой траттории, показался слабым шорохом листьев.

– Теперь я понял, о чем вы думаете, брат во Христе! – воскликнул Лозински и обратил взгляд к небу, словно впал в экстаз, как святой Антоний из Падуи. – Но вы далеки от истины в своих догадках. По крайней мере, в отношении шестой заповеди. Если хотите, я могу дать вам адрес, где вы не встретите никого, кроме священников и монахов.

– О нет! Я вовсе не это имел в виду! – пытался поправиться Кесслер и тут же чувствовал, что краснеет. – Прошу прощения за мои грязные мысли.

– Полно вам, – ответил Лозински, сделав широкий жест, словно говоря: «Забудьте! Можете считать, что я ничего не слышал!», и придвинулся ближе к брату по ордену. – Я считаю, что вы очень умны и способны на конструктивную критику.

– Это основные качества, необходимые для вступления и наш орден. В противном случае я не стал бы одним из братьев Societas Jesu .

– Хорошо, – Лозински сделал паузу и вновь провел ладонью по бритой голове. Было видно, что он напряженно ищет подходящие слова. Наконец поляк спросил: – Брат, насколько крепка ваша вера? Прошу вас, не поймите меня превратно. Я не имею в виду вашу веру во Всевышнего, а говорю о вере в непогрешимость Церкви. Является ли мнение Ватикана для вас достаточно авторитетным? Что вы думаете о таких догмах как de fide divina et catholica [49]или privilegium paulinum? [50]Или, к примеру, о целибате?

Вопросы удивили Кесслера и даже застали врасплох. Он не знал, что ответить. Лозински, без сомнения, очень хитер и от него можно ожидать любого подвоха. Поэтому молодой иезуит ответил осторожно, исключительно в духе Церкви.

– Догмы святой матери Церкви следует различать. De fide divine является откровением Божьим и не подлежит никакому сомнению, de fide divine et catholica подразумевает, что частью этого высказывания является непреложная истина, а значит, должна восприниматься безоговорочно, de fide definita же является самой слабой истиной, провозглашен Папой ex cathedra . Если исходить из вышесказанного, то догма о непогрешимости Папы основана на том факте, что Первый Собор в Ватикане был легитимным. Что же касается privilege paulinum , то для меня не составит труда дать ответ на ваш вопрос. Я ссылаюсь на первое Послание Павла коринфянам. На его содержании Церковь основывает свое предписание, в котором говорится, что брак, заключенный между двумя некрещеными, может быть расторгнут, если один из супругов обращается в католическую веру и решает заключить новый брак. Библейской основой для целибата служит то же самое Послание. Павел говорит, что все мысли человека, не заключившего брак, обращены исключительно к Богу и вере, а тот же, кто вступил в брачный союз, словно разделен.

На лице Лозински появилась гримаса неудовольствия, словно такой ответ причинил ему боль. Некоторое время он молчал, что заставило Кесслера задуматься, не сказал ли он чего-нибудь лишнего. Но уже в следующее мгновение поляк разразился ругательствами, утверждая, что ему не нужно лишний раз напоминать о том, какого мнения придерживается Церковь. Он усвоил все постулаты еще в то время, когда Кесслер пачкал пеленки. Именно так выразился поляк и поклялся Святой Троицей.

Несмотря на злость, Лозински сам заплатил по счету, но в тот вечер больше не сказал Кесслеру ни одного доброго слова. Оба молча направились в монастырь Сан-Игнасио.

«Что же я сделал не так?» – Сколько Кесслер ни ломал голову, он не мог найти объяснения поведению Лозински.

На следующий день, ближе к вечеру, молодой иезуит потребовал у своего старшего брата по ордену объяснений.

– Скажите, чем я мог вас обидеть. А если обидел, то прошу прощения.

– Обидели? – переспросил Лозински. – Это не совсем подходящее слово. Скорее разочаровали. Я не просил вас лишний раз напомнить, чему учит Церковь, а хотел узнать ваше личное мнение. Если же оно полностью соответствует официальной точке зрения, то дальнейшее общение между нами будет лишь потерей времени. А вот в Манцони вы наверняка найдете благодарного слушателя.

Значит, вот в чем была причина злости Лозински и его молчаливости! Ну что ж, если он полностью открылся, то Кесслер не видел больше смысла прятаться. Он ответил:

– Насколько я понимаю, не должно возникать ни малейшего сомнения относительно того, к какой группе из двух в этом зале я принадлежу. Я уважаю Манцони как професса, но вы, Лозински, явно превосходите его умом и способностью трезво и с достаточной долей критики оценить ситуацию. В этом вы являетесь примером для любого брата по ордену. А также в плане скептического отношения к официальному мнению Церкви.

От слов Кесслера глаза Лозински засверкали.

– Признаю, что я ошибался в вас. И несказанно рад признать это. Вы прекрасно умеете – и этим кардинально отличаетесь от меня – держать свое личное мнение при себе. А такое качество присуще действительно умным людям. Вряд ли есть брат по ордену, который может быть более полезен мне, чем вы, Кесслер.

Чтобы убедить такого человека, как Кесслер, что всю прошлую жизнь он придерживался ошибочного мнения, мало было просто слов, даже очень красноречивых. Требовались неопровержимые факты.

Поэтому Лозински решил показать своему младшему брату по ордену тот путь познания, который заставил его, Стефана Лозински, из Павла стать Савлом. [51]

Сначала он повел Кесслера на древний римский форум, и тот не мог даже предположить, какое отношение могло иметь данное архитектурное сооружение к теме их разговора и к пятом Евангелию. Солнце клонилось к закату, но в его лучах все еще было значительно теплее, чем в тени, куда уже начала пробираться ночная прохлада. На самой верхней точке виа Сакра, там, где триумфальная арка напоминает о подвигах императора Тита, Лозински остановился и сказал: