Николай Свечин - Московский апокалипсис

Солдат приветливо кивнул женщине.

– Как там ваш богатырь?

Ахлестышев перевёл вопрос, и Марфа застенчиво улыбнулась.

– Теперь ему хорошо. И мне не страшно. А страшно за вас!

– Мы с Марфой пришли предупредить, – подхватил каторжник. – Не ходите больше ночью по развалинам – это опасно.

– Я знаю. Но женщина с ребёнком были в таком состоянии…

– Вы добрый человек. Рад, что такие не перевелись среди французов. После того, что ваши сделали с Москвой… Храни вас Бог! Идите и помните о благоразумной осторожности.

Пехотинец серьёзно выслушал, помахал на прощание женщине и ушёл к Страстной площади. А Пётр с Марфой заторопились обратно в подвал.

Когда они спустились вниз, Ахлестышев увидел среди партизан нового человека. Тот сидел возле лампы и сосредоточенно читал трофейные бумаги. Отчаянов стоял рядом и сосал пустую трубку.

– Пришёл наконец! – обрадовался он каторжнику.

Мужчина отложил бумаги и поднялся. К своему удивлению, Пётр узнал в нём штабс-капитана Ельчанинова, которому они с Батырем помогли сбежать из арестантской колонны. Разведчик был одет в русское платье, за поясом торчали два драгунских пистолета.

– Егор Ипполитович, вы? Какими судьбами?

– Здравствуйте, Пётр Серафимович! Рад! Очень рад, что вы не отсиживаетесь в стороне, а воюете. Я помню свои обещания и немедля сообщу о ваших подвигах командованию.

– Какие там подвиги, – смутился Пётр. – Бегали мы с Сашей по Москве, как зайцы… Это вот Сила Еремеевич с первого дня воюет без отдыха. Мы же только недавно к нему присоединились.

– Ахлестышев со своим товарищем проявили храбрость и смекалку, – веско заявил Отчаянов. – С их помощью мы перебили полковой штаб. И бумаги захватили. Важные. Полковника Пётр Серафимыч зарубил своей рукой. Мало?

– Я упомяну всё это в рапорте, – кивнул Ельчанинов. – Бумагам же вашим нет цены. Они дают нам заглянуть в планы самого Бонапарта. В нашей ставке полагали, что он застрял в Москве надолго. Оказывается, узурпатор обдумывает способ идти на Петербург! Этому надо воспрепятствовать.

Ахлестышев даже рассмеялся.

– Не наше дело попа учить, пусть его чёрт учит! Там Бонапарт, а тут в подвале – мы. И чем же ему воспрепятствовать? С нашими недюжинными силами…

Но штабс-капитан был серьёзен.

– Кое-что можем и мы с вами, даже из этого подвала. Для того я здесь. Давайте отойдём в угол и пошепчемся.

Втроём они пересели в самый дальний от печи закут, и Ельчанинов начал своё сообщение:

– Положение для России сейчас, если угодно, судьбоносное. Всё решится в ближайшие четыре-пять недель.

– Вот как? – начал раздражаться Пётр. – Значит, мы с вами сейчас влияем на будущность всего государства?

– Да.

– У вас, что, есть связь с командованием?

– Прямая. Я сообщаюсь со штабом Кутузова через день секретными курьерами.

– Даже так? – поразился Ахлестышев. – Примите мои извинения за неуместный тон, Егор Ипполитович. Никак не полагал…

– Принимаю. Я сам отчасти виноват: не успел разъяснить. Сейчас вы всё поймёте. Я резидент Высшей воинской полиции [49] Так тогда называлась русская военная разведка. в Москве. Выполняю личные поручения начальника полиции барона Розена, но что ещё важнее сейчас – также и полковника Толя. Карл Фёдорович Толь – генерал-квартирмейстер Главной армии. И, если можно так выразиться, мозг наших военных сил. Человек, лично разрабатывающий стратегию войны. Выдающийся ум! Поэтому мы с вами не самобытные партизаны, которые режут французов, кто во что горазд. Нет. Мы – особый отряд, выполняющий в тылу противника секретное задание особой важности. Задание это кассировал [50] То есть, утвердил. лично государь.

У Ахлестышева и Отчаянова лица одновременно обрели строго-торжественное выражение.

– Так вот. Положение для России сейчас действительно решающее. Бонапарт взял Москву и отбросил нашу армию чуть не к Калуге. Несмотря на понесённые им значительные потери, враг ещё очень силён. Наша же армия почти обескровлена, и сегодня сражаться не может. И завтра ещё не сумеет. Нам нужен один месяц. Всего один! Надо, чтобы этот месяц Бонапарт провёл здесь. Полагая, что ведёт переговоры… Пусть думает что угодно, лишь бы сидел в Москве, как в норе. Таково главное пожелание его величества.

– А что изменится через месяц? – воскликнул Ахлестышев. – Это же так мало!

– За этот срок переменится всё, – убеждённо ответил штабс-капитан. – И исключительно в нашу пользу. Бонапарт, когда вошёл в Москву, зря остановился: надо было продолжать преследование русских. Но он не мог иначе. Коммуникация его растянута. Магазейны отстали. Солдаты выбились из сил. Централизованного снабжения провизией и фуражом нет уже давно. Интендант Великой Армии Дарю гнал за ней шестьсот тысяч голов скота, но в июле начался падёж и весь скот погиб.

– Это ваша работа, Егор Ипполитович?

– Моя и моих товарищей. А следствием этого стали бессистемные фуражировки на местности и ссоры с населением. Движение по нашим дорогам далось лучшей в мире армии нелегко. От Вильно до Вязьмы госпитали полны больными, а этапные пункты – отставшими. Отступая, мы захватили десять тысяч пленных. Голодные, разутые и раздетые солдаты, придя в набитую богатствами Москву, не могли уже воевать – они начали грабить. И Бонапарт остановился. Даже его вояки бы не послушались. Он это понял, смирился и теперь более всего жаждет почётного мира. Положение его день ото дня всё хуже. Город сгорел со всеми припасами. Постой такого количества войск затруднён. Снабжение по принципу “бери, что плохо лежит” деморализует и развращает армию. Хуже всего дела обстоят у кавалерии и конной артиллерии, а также в обозах. Фураж приходится добывать в окрестных деревнях, с боями. Если в начале войны конница французов по численности превосходила нашу вдвое, то сейчас силы уравнялись, а скоро нас станет больше, а их меньше. Ежедневно отряды фуражиров выходят из Москвы и забираются дальше и дальше – вблизи всё уже выбрано. А чем дальше зашёл, тем труднее возвращаться. Наши казаки дают им жару! Здесь же, в самой Москве, французов режут каждую ночь. Загляните в любой подвал, в овраги, ямы, даже колодцы: они доверху набиты трупами. Народ возмутился и начал воевать не по правилам, а от души. Со мной на связи состоят четыре городских отряда: ваш, затем тишинский под командой ефрейтора Иванова, далее замоскворецкий во главе с купцом Игошиным, и, наконец, рогожский отряд вахмистра Бершова. Но партизан значительно больше, их сотни. Есть безвестные храбрецы, которые не выходят дальше своего переулка. Но зато французам в этом переулке спокойной жизни нет!

Так что, Великая армия оказалась в Москве словно бы в осаде. А мы? Возле Тарутина создан укреплённый лагерь. Идут усиленные наборы рекрутов. В двадцати губерниях создаётся ополчение. На Дону, Кубани, Урале формируются новые казачьи полки. Всё это направляется в Тарутин. Новобранцы обучаются и встают в строй рядом с опытными солдатами. Налажено снабжение. Шьются тулупы для зимней кампании. На полную мощь работают оружейные и пороховые заводы. Но для качественного преобразования нашей армии нужно время. Тот самый месяц, о котором просит государь. За этот месяц может произойти самый нежелательный для нас манёвр Бонапарта. А именно – его поход на Петербург. Захваченные вами документы обнаружили, что такой манёвр им уже обдумывается. Это очень опасно. Мы пока не готовы, а Великая армия ещё достаточно сильна. До столицы всего пятнадцать переходов. Заслоном на дороге стоит лишь слабый корпус Витгенштейна. Вот такой сейчас у нас момент!