Николай Свечин - Московский апокалипсис

– Хвастает?

– Да. Граф, конечно, очень умён. Очень! Но у него есть одна смешная слабость – самолюбование. Он сам себя называет гением секретных операций, представляешь? И мастером тайной войны. Очень ревниво относится к конкурентам-полякам. Вчера Полестель обмолвился, что те скоро зашлют в Петербург агента. Граф не верит в их успех, а Наполеон, наоборот, очень увлечён этой операцией. И убеждён, что сможет в случае успеха знать всё, что думает наш государь.

– Вот как! Ни больше, ни меньше?

– Да.

– А подробности? Он сообщил подробности? Кто этот агент, под каким именем и когда засылается?

– Нет, об этом Полестель промолчал. Сообщил лишь, что агент – женщина.

– Женщина? – Ахлестышев даже встал с кресла. – Вот это да… Слушай, твой рассказ всё меняет. Тебя нельзя сейчас отсюда выкрадывать. Нам слишком важно знать, что замышляется в этом доме.

– Кому это – вам?

– Русскому военному командованию, – серьёзно ответил Пётр.

– Конечно, я сделаю всё, что требуется, – так же серьёзно сказала Ольга. – Что нужно? К бумагам меня Морис не подпустит, а вот разговорить Полестеля я смогу. Если ему льстить, он становится словоохотливым.

– Умница! Всё правильно понимаешь. Но одной тебя мало. Как у вас в доме с прислугой?

– Да никак. Морис приставлен к Полестелю, Гаврила – к моему мужу. А я справляюсь сама.

– Сама?

– Да. Князь язвительно объявил, что мытарства по Москве многому меня научили, и я вполне могу себя обслужить. У нас с ним был бурный разговор о том, кто что делал в эти дни. Я как-нибудь перескажу тебе… Пока знай только одно, самое важное: ко мне в спальню он больше не заходит.

Пётр молча поцеловал Ольгу, потом, после паузы, сказал:

– Мой маленький солдатик… Столько тебе выпало…

– Тебе много больше. Воюешь, и тебя могут убить.

– Начальство обещает учесть мои заслуги и вернуть дворянство. Через амнистию, но я не хочу так. Буду требовать пересмотра дела. Понимаешь, что это значит? Для нас с тобой.

– Конечно. Я разведусь с князем Шехонским, и мы поженимся. Все эти дни, что тебя не было, я хотела тебе сказать… Я была уверена, что вас с Сашей не расстреляли, что ты живой. Так вот. Наши страшные скитания по горящей Москве… Сколько проживу, буду их помнить. Когда я осталась одна, всеми брошенная, и пришли эти гнусные поляки… Но рядом появился ты, очень вовремя. И защитил меня, не жалея жизни, и оберегал, и спасал. Любил. В том аду, в апокалипсисе, когда весь мир рушится – вдруг такая опора. Ты и твоя любовь. Мне ничего теперь не надо, кроме тебя. Прости – я была дура, которую тётки уговорили выйти замуж за этого подлеца. Того, кто нарочно бросил меня в беде, чтобы стать богатым вдовцом. Того, кто предался врагу. Того, который сделал тебя для всех убийцей и каторжником. Ведь не под дулом же ружья шла я с Шехонским под венец! Могла не идти, но пошла. Прости меня, пожалуйста, за это, если сможешь.

Ахлестышев поцеловал Ольгу в измученные глаза, хотел сказать что-то ободряющее, но она не дала.

– Молчи. Я была легкомысленная, лживая, я была тряпка. Пустая барынька, для которой имело значение, что подумает свет! Какая создастся репутация! Представляешь? Это казалось важнее, чем наши с тобой чувства, чем твоя жизнь. Ведь с деньгами Барыковых я могла бы купить всю московскую полицию с потрохами. Увезти тебя заграницу и жить там счастливо, не взирая ни на кого. Но не сделала этого…

Пётр снова открыл было рот, но она запечатала его своей ладонью.

– Молчи, ничего не говори! Может быть, нас завтра разлучат навсегда. Или через минуту сюда ворвутся Морис с жандармами. Я хочу лишь, чтобы ты знал: я люблю тебя и буду любить всегда. Это уже по гроб. Прости – мне понадобился апокалипсис, чтобы понять это. А теперь я готова на всё: лгать, хитрить, рисковать и честью, и жизнью. Если это нужно для того, чтобы мы снова оказались вместе. Вот. Я сказала это. Сбивчиво и, быть может, чересчур пафосно, зато искренне. Теперь мне ничего не страшно – ты услышал. Будь, что будет!

– Будь, что будет!

За дверью послышался шорох, и они замолчали. Сидели так минут пять, любовались друг другом. Потом Ольга осторожно выглянула в коридор – никого.

– Морис шпионит и за тобой?

– За всеми, кроме своего хозяина. Но я вне подозрений, поскольку никогда не покидаю дома и никого не принимаю.

– А князь Шехонский? Он чем занимается при полковнике?

– Достоверно не знаю. Возможно, даёт какие-то политические советы, или предлагает своё знакомство. Французская разведка пытается проникнуть в петербургский высший свет, и тут связи мужа могут быть им полезны.

– Очень вероятно!

– Шехонский с Полестелем вместе уезжают поутру на службу в Кремль. И возвращаются тоже всегда вместе. Ещё подолгу беседуют о чём-то в курительной комнате, но я туда не допущена.

– А кто вам готовит?

– Морис. Есть его стряпню можно, но она однообразна и всем уже надоела. А что?

– Мы пришлём вам кухарку.

– Только не надо молодую! Полестель обязательно принудит её к непотребству. Он такой: даже меня недавно ущипнул… за одно место. И вообще волочится бессовестно. Супруг, конечно, делает вид, что ничего не замечает. Он очень заискивает перед графом.

– Так и быть, мы пришлём Степаниду.

– Кто это?

– Мещанская вдова. Её муж воевал в нашем отряде. Несколько дней назад его убили.

– Бедная женщина… Сколько ей лет?

– За сорок. Она не глупая и очень порядочная – будет тебе помощницей. У вас, помнится, оставался кухонный мужик?

– Он убежал. Печи топит Гаврила, но он неряха и ужасный лентяй. Давеча мы из-за него едва не угорели.

– Значит, и кухонного мужика пришлём. А ты пожалуйся прямо сегодня за ужином, что не можешь уже выносить отсутствие прислуги.

– Их станут проверять.

– Я знаю. Саловаров выдаст себя за мужа Степаниды, и жильцы с Поварской это подтвердят.

– Ты же сказал, что она вдова!

– Для пользы дела станет на время замужней.

– Как у вас всё интересно, у шпионов… – ехидно сказала Ольга. – Не предложишь ли ты и мне лечь для той же пользы в постель к графу?

Но Ахлестышев шутки не принял.

– Мы подселим к тебе в дом наших. Когда французы начнут сбирать чемоданы – сделаем нападение. Захватим всех вместе с бумагами.

– Кстати о бумагах! Вспомнила! Гаврила по поручению этого страшного Мориса каждый вечер при растопке сжигает пачку каких-то депеш.

– Это, скорее всего, брульоны [58] Брульоны – черновики. . Очень интересно. Если печи станет топить Саловаров… И ему удастся подменить бумаги… Очень интересно! А кабинет Полестеля? Ведь самое важное там.

– Туда кроме Мориса никто не входит, даже Шехонский. Строжайше запрещено.

– Как лучше нам подослать прислугу? И примет ли её граф?