Иван Любенко - Маскарад со смертью

Второе свидание состоялось в холостяцкой обители офицера. Он был славный, этот поручик. Рассказывал анекдоты и смешил до слез. А потом взял в руки гитару и, бережно перебирая струны, задушевно исполнил очень печальный романс:

Она беззвучно роняла слезы, жалела себя и в такие минуты страстно ненавидела толстого, широкозадого, с вечно покрытым потной испариной лицом, Соломона. Чем больше ей нравился Броня, тем ненавистней становился муж.

Особенно противен он был ей в тот момент, когда отмыкал в спальной комнате сейф, чтобы спрятать в него еще одну стопку кредитных билетов. Благоверный озирался по сторонам и, прикрывая код на дверце, боялся, как бы жена его не подсмотрела. «Курочка по зернышку… а мы по червончикам!» – хихикал супружник.

Клара оправдывала измену тем, что она таким образом мстила мужу и ради этой своеобразной мести готова была терпеть и выполнять все прихоти любовника. И однажды, после нескольких часов безумного «мщения», Броня в шутку окрестил ее «маленькой страстной кошечкой», а она, залившись легким румянцем, в ответ нарекла его «бесстыжим усатым котом». В день его рождения она преподнесла имениннику глиняную фигурку одноименного четвероногого существа с ярко выраженным мужским началом и своеобразной надписью, позже упомянутой в протоколе обыска.

Только вот ответить на вопрос, что же плохого ей сделал Соломон, Клара не могла. И получалось, что все ее рассуждения о несчастливом браке и муже-скряге – чистой воды профанация, а на самом деле ее поведение характеризовалось всего лишь одним, избитым до пошлой банальности французским словом – adultere.

Но сейчас и любовника рядом не было. От этого вроде бы хотелось плакать, но в то же время не мешало бы попричитать и по убиенному супружнику. Терзаемая этим неразрешенным противоречием, вдова так и не смогла начать прилюдно горевать и, опустив глаза, теребила изящными пальчиками пестрый шелк отделанного кружевом носового платочка.

Гроб с телом покойного, будто зловещий постамент, возвышался посреди светлой и просторной гостиной. Вокруг сидели специально приглашенные ведьмоподобные старушки в накинутых черных, как вороньи крылья, платках. В перерывах между чтением молитв они начинали нестерпимо голосить: «На кого ж ты нас покинул, сердешный!», «Зачем жену одну оставил!», «Да почему же ты ушел от нас так рано!». От этого создавалось впечатление, что убиенный по собственной воле отправился на тот свет.

«А все-таки Соломона жалко. Лежит смирненький такой… А какие он мне делал подарки! Помню, в Париже он чуть не скупил весь магазин женской одежды. Любил ли он меня? Еще бы! Что за глупый вопрос? Боготворил и души не чаял, а когда узнал об измене – страдал, изводя себя душевными терзаниями, а потом… простил и, стоя на коленях, умолял забыть о поручике… о Брониславе… о Броне… Ах, Бронечка, где же ты, милый?!» – «Убитая горем» вдова незаметно потерялась в лабиринтах нахлынувших счастливых воспоминаний.

– Примите мои глубочайшие соболезнования, сударыня, однако же мне необходимо передать вам некоторые вещи усопшего, бывшие при нем в момент убийства. Позволительно ли будет нам пройти в другую комнату? – проговорил скрипучий, как несмазанные детские качели, голос, принадлежащий уже немолодому господину с длинными нафиксатуаренными усами. За ним стоял городовой с саквояжем в руках.

– Да, да, конечно, – с готовностью ответила Клара. Она, похоже, обрадовалась возможности хоть на какое-то время покинуть печальное место и провела полицейских в теперь уже бывший кабинет мужа.

– Разрешите представиться, Ефим Андреевич Поляничко, начальник отдела сыска. – Слегка склонив голову, полицейский тем временем внимательно осматривал интерьер, схватывая цепким взглядом мельчайшие детали. – Вот соблаговолите получить, Клара Сергеевна, вещи супруга вашего. – Сыщик повернулся в сторону городового, который достал из саквояжа большой пакет из плотной бумаги, быстро развернул его и положил на письменный стол. – Все передается согласно описи. Ежели возражений не имеется, то распишитесь в получении вышеупомянутых предметов, в совокупном количестве шесть наименований: деньги в сумме триста сорок девять рублей семьдесят пять копеек, портмоне, часы швейцарские золотые с цепочкой, пузырек с надписью «Капли от мигрени» и коробка монпансье «Георг Ландрин», ну и саквояж, – сухо отрапортовал начальник и протянул приготовленную загодя бумагу.

– Что за монпансье? – удивленно приподняла голову вдова.

– Извольте посмотреть, – ответил низший полицейский чин, открывая крышку.

– Да, действительно леденцы, – с некоторой долей растерянности произнесла Клара.

– Разрешите отведать? Я только одну, вон ту, красненькую… – ни с того ни с сего вдруг попросил городовой и, не дожидаясь разрешения, положил конфетку в рот. Неожиданно полицейский вскрикнул, и, схватившись за щеку, неучтиво выплюнул конфету под стол. Скорчившись от боли, он достал изо рта двумя пальцами отломанный кусок зуба и сквозь слезы прошепелявил: – Я жуб шломал.

Даже видавший многое Поляничко, брезгливо поморщившись от такой наглости, произнес:

– Всякому безобразию есть свое приличие. Вот, голубчик, и тебя Господь за бесстыжество твое наказал. Клара Сергеевна места в сей скорбный день себе не находит… испереживалась вся, а ты, как дитя малое, леденцами усопшего решил полакомиться. Негоже нахальство свое людям напоказ выставлять, – осуждающе качая головой, отчитывал подчиненного Ефим Андреевич.

– Вы уж проштите меня великодушно, – извинился городовой.

– Итак, господа, не смею вас больше задерживать, – раздраженно проговорила вдова и, поставив свою подпись на документе, протянула бумагу главному сыщику губернии.

Не привыкший к такому обращению, Поляничко выразительно расправил усы, внимательно посмотрел даме в глаза и только потом взял переданный ему лист.

– Что вы так на меня смотрите? Собираетесь о чем -то спросить? – теряя самообладание, нервничала Клара.