Иван Любенко - Маскарад со смертью

Отломав торчащую из куста ветку, Рамазан стал ощупывать дно. Бесконечное количество раз он срывался в бездну от пронзающих спину миллионов острых стальных иголок и потом снова приходил в себя, продолжая шарить палкой по дну. Наконец ему повезло – он действительно нащупал косу и, обрадованный, почти на одних руках по горло в воде упорно перетаскивал безжизненное туловище все ближе к берегу.

А месяц все смеялся над ним, таращился и строил гримасы, будто предчувствуя близкий конец раненого человека. «Сейчас я пощекочу твою довольную круглую рожу!» – Тавлоев машинально потянулся к тому месту, где обычно болталась деревянная кобура маузера, но там ее не оказалось. От собственной глупости он громко расхохотался и в тот же момент почувствовал под ладонями твердую землю! Слава Аллаху! Он выбрался на сушу!

…В упор на него смотрело пять пар светящихся точек. Волки терпеливо ждали добычу. Медленно, чувствуя беспомощность жертвы, хищники окружали его со всех сторон, не считая нужным даже рычать или скалиться. Он видел их морды и капающие из пасти голодные слюни. И в первый раз за много лет горец залился слезами. Он плакал так горько, как плачет несправедливо наказанный ребенок или обманутая женщина.

Вожак, казалось, только и ждал проявления слабости человека и, ощутив свое превосходство над ним, вонзил клыки в кровоточащую лопатку ослабевшего существа, увлекая за собой остальных. Стая рвала тело грешника на части…

Всю ночь запоздалые путники слышали жуткие, душераздирающие крики, эхом разносившиеся по бескрайним степным просторам. Со страху ямщики сильнее погоняли лошадей, стремясь поскорее миновать гиблое место, откуда доносился нечеловеческий вопль.

Днем обглоданный труп доклевали во́роны.

Петр Никанорович Савелов человеком был скромным, внешне не приметным, если не считать длинный и слегка заостренный нос да рыжую плешь, прочно поселившуюся в центре большой головы не совсем правильной формы. В свои тридцать пять он так и не отважился завести семью. По правде говоря, он был так же застенчив по отношению к прекрасному полу, как и любой гимназист-подросток, только его робость выражалась не в потупленно-стыдливом взгляде, а в подчеркнуто официальном тоне и холодной манере общения. Словом, с женщинами в его жизни как-то не заладилось. Но сказать, что Петр Никанорович был безнадежно неисправимым холостяком, тоже было нельзя.

Савелов работал провизором в «Красной аптеке», прозванной так горожанами за выкрашенный в гранатовый цвет фасад. Выдавая лекарства или выписывая сигнатуру, он исподтишка наблюдал за каждой молодой и привлекательной посетительницей и часто спрашивал себя: «А что, если эта дама была бы моей женой?» А дальше он фантазировал о том, скольких бы она ему нарожала детишек и каким уютным был бы у них дом. Но побороть стеснительность и перешагнуть черту, отделяющую глухого затворника от общительного и приветливого человека, ему так и не удавалось, и поэтому он все больше закрывался в своей ракушке-работе, превратившись в ханжу. Но витая в воздушных эмпиреях, он иногда мысленно позволял себе вытворять такое!

Вот так и текла бы тихая река размеренного бытия малозаметного аптекаря, если бы вдруг судьба не дала ему шанс – редкую возможность изменить сложившийся уклад и зажить наконец благополучной жизнью счастливого семьянина. Ведь до этого случая его мечты становились явью только ночью и бесследно исчезали уже под утро вместе со сладкими и разрозненными слепками недавнего сна.

Понедельник начинался как обычно: надлежало проверить невостребованные покупателями лекарства, навести порядок в отчетных книгах по продаже ядовитых веществ и уточнить список новых закупок. Обычная еженедельная рутина.

Открыв шкафчик, он доставал по одному маленькие бутылочки, флаконы и пузырьки, срывал с них корешки с указанием аптеки и фамилии клиента, разбивал залитую сургучом пробку и выливал содержимое в большой таз, чтобы потом выплеснуть во двор. Этот прозрачный флакон был пятым. Еще в руке он почувствовал его необычную тяжесть, и в воду стали плюхаться один за другим крупные и не очень… брильянты, а два из них были немногим меньше вишневой косточки. Пузырек был набит ими до верху. В страхе, что к нему может войти хозяин аптеки, Савелов закрыл дверь кладовой на ключ и, боясь потерять хоть один камень, расстелил в большой миске марлю и перелил в нее содержимое. Брильянты остались на поверхности материи. Аккуратно выбрав пинцетом каждый камешек, он переложил их в суконный мешочек и, завязав, спрятал во внутренний карман сюртука. Сердце выпущенной из рук голубкой вылетало из груди и билось все учащеннее, отдаваясь в ушах спазматическими толчками. Но ржавая заноза беспокойства уже прочно застряла в нем.

«Ну вот, теперь надо сесть и успокоиться», – растерянно подумал провизор, и вместо этого он лихорадочно бросился к уже пустому пузырьку, чтобы прочитать фамилию покупателя, но ярлычка на нем не оказалось. Его не было и среди четырех только что сорванных этикеток. «Чей же он? Ясно, что он пролежал здесь неделю, а может, и две или три, или даже месяц. И совершенно непонятно, как здесь могла оказаться микстура другой аптеки? И почему его не забрали? А что, если о том, что в нем брильянты, вообще никому не известно? Но ведь и я мог не обратить на них внимания и просто вылить содержимое. Конечно! Так, в случае чего, и надобно отвечать. Главное – не подавать виду и вести себя, как будто ничего не произошло. Но все-таки хотелось бы выяснить, кто же все-таки тот покупатель? Ладно. Неделю поработаю, а там скажу, что пришла телеграмма от тетки с Арзамаса, и уеду из этой чертовой Тмутаракани в Москву или Санкт-Петербург и заживу как достойный человек. Жену возьму лет восемнадцати, чтобы во всем слушалась и почитала. А то вот бедного Жиха убили недавно, сорока дней не прошло, а его баба уже с офицериком в открытом ландо по городу колесит! Срам-то какой! Да… А ведь этот Жих ко мне и приходил. Точно. И микстуру оставлял, и обещал зайти… Стоп! Стало быть, это пузырек из его аптеки!» Жар догадки стиснул обручем голову. Провизор бросился к остальным склянкам и стал судорожно перебирать ярлычки, но фамилии «Жих» не нашел и предположение подтвердилось.

Кто-то дернул ручку двери, и послышались голоса сотрудников: «Петр Никанорович, вы здесь? Вас хочет видеть один господин». «Да, да я уже иду», – ответил Савелов, отворяя дверь.

Мужчина с усами, в котелке и с элегантной тросточкой приветливо улыбался.

– Итак, чем могу служить? – надев маску добродушия, первым начал Савелов.

– Скажите, пожалуйста, не вы ли дежурили шестого августа?