Александр Лавров (Красницкий) - Под волнами Иматры

– Вернее всего… Однако, позвольте мне его возвратить и откланяться вам.

Мефодий Кириллович внимательно следил, как надевала Марья Егоровна кольцо.

– Итак, я ухожу, – произнес он в дверях, – обо мне, милая барышня, помалкивайте, колечко берегите, больно оно хорошо!

Он вышел, оставив Марью Егоровну в большом недоумении.

Воробьева была буквально ошеломлена этим нежданным посещением. Ей показалось, что Кобылкин явился неспроста. Если же это было так, стало быть, отец ее, единственное близкое в целом мире существо, стал жертвой какого-то таинственного преступления.

Наконец, Марья Егоровна почувствовала, что более она не может переносить ни своего одиночества, ни томления и ожидания.

Она решилась действовать, чтобы рассеять гнетущее чувство.

„Я не могу ждать более, я сама поеду к нему!“ – решила молодая девушка.

Адрес Кудринского был известен. Вместе с тем, Алексей Николаевич, лишь только Марья Егоровна поселилась в отеле, позаботился о том, чтобы к ее услугам всегда был готов отдельный экипаж.

Воробьева громко позвонила и приказала как можно скорее подавать лошадей.

Сердитый, обескураженный, недовольный собою вышел Мефодий Кириллович от Воробьевой.

„Свист, шипенье! Черта ли в них толку! – говорил Кобылкин сам себе. – Ну, там колесо об оси, ну, там железо о железо, мало ли что! Нет, старье! Мозг отупел, ничего соображать не могу!…“

Никогда еще Мефодий Кириллович Кобылкин не бывал в таком положении, как теперь. Легко ему удавалось распутать всякое дело, но во всех этих случаях, в основе их, всегда лежало преступление; там же, где было преступление, был налицо и преступник, стало быть, и след был всегда налицо; но в том случае, с которым теперь приходилось столкнуться старику Кобылкину, преступления не было, а если оно и было, то прежде всего приходилось доказывать его существование. Первый и самый главный вопрос осложнялся: как доказывать то, чего, может быть, и не было?

„Нет, брошу это дело!“ – решил старик и даже попытался, было не думать ни о Воробьевой, ни о смерти ее отца.

Мефодий Кириллович уже миновал памятник, как вдруг из темноты прямо на него вынырнул оборванный, обтрепанный мальчишка.

– Индейская змея кобра в Петербурге – цена три копейки, – вопил он надтреснутым, гнусавым голосом, – купите, господин, цена три копейки…

– Что? Змея! Кобра? – весь так и вздрогнул Кобылкин, словно по его телу пробежала электрическая искра.

– Индейская кобра, цена три копейки! – повторил оборвыш, протягивая старику четвертушку бумаги с напечатанным на ней текстом.

– Кобра! Какая кобра? – спросил он оборванца.

– Не знаю, извольте прочитать… цена три копейки… Да не задерживайте, господин!

Кобылкин сунул оборвышу пятачок и получил листок. Он подошел с ним к фонарю, но тот только мигал сверху, и при его свете разобрать что-либо было невозможно.

Это сначала раздосадовало Мефодия Кирилловича. Разгорелось любопытство, а удовлетворить его было нельзя. Кобылкин огляделся; прямо через площадь видны были ярко освещенные окна небольшого ресторанчика.

„Зайду туда и посмотрю, что это за кобра такая!“ – решил старик и направился через площадь.

Теперь мысли его, отвлеченные от неудачи у Воробьевой, по привычке непременно думать о чем-либо, все сбились вокруг этой, казалось, совершенно несуразной новости.

„Кобра, есть такая змея! – размышлял Мефодий Кириллович. – Какой ведь, однако, гадости нет на белом свете! В жарких странах живет гадина… А как же это она попала сюда, к нам, в наше питерское болото? Не сама же приползла. Впрочем, у нас в управлении уже известно все… Туда бы пойти…“

Но любопытство пересилило, и Кобылкин зашел в ресторан. Там, присев к столику, он принялся за листок.

Напечатано было строк пятьдесят крупным шрифтом и около того помельче.

Крупный шрифт гласил следующее:

„Сегодня, около часу пополудни („Это тогда, когда я был на кладбище“, – соображал Кобылкин), сцепщик железнодорожных вагонов Алексей Кондратьев, проходя по запасным путям, заметил в промежутке между двумя парами рельсов какой-то, как ему показалось, шевелящийся клубок. Любопытствуя узнать, что это такое, Кондратьев подошел и тронул клубок рукояткою бывшего при нем флага. Можно себе представить его ужас, когда клубок с быстротой электрического тока приподнялся и вытянулся кверху в воздухе; раздался тонкий свист, и несчастный рабочий увидал пред собою отвратительную голову рассвирепевшей змеи, тянувшейся к нему своим жалом. Не помня себя, не соображая, что он делает, Кондратьев наотмашь ударил гадину по голове флагом, который бросил тут же, а сам пустился бежать, что было сил. Отбежав на порядочное расстояние, он остановился и закричал, призывая к себе на помощь. Сбежались товарищи Кондратьева, привлеченные его неистовыми криками. Он едва-едва мог сообщить им о том, что видел змею. Приняв все меры предосторожности, железнодорожные рабочие все вместе, толпою, отправились на указанное Кондратьевым место. Флаг сцепщика вагонов валялся там, где тот его бросил, но змеи уже не было. Однако на песке ясно обозначился ее след. Очевидно, гадина успела отползти и скрыться в густой траве, растущей по откосам железнодорожного полотна. Об этом случае немедленно было донесено по начальству, но, тем не менее, среди рабочих этого пункта царит паника. Каждый боится выходить теперь на работу, в особенности ночью. Все меры к обнаружению и уничтожению отвратительного и опасного для человечества пресмыкающегося уже приняты, благодаря стараниям и заботам энергичного начальника станции, который на этих днях удостоился получить повышение по службе“.

Далее в листке тем же крупным шрифтом объяснялось, что, судя по описаниям сцепщика Алексея Кондратьева, столь испугавшая его змея была не что иное, как кобра, и при этом высказывалась уверенность, что энергическое расследование, которое повел столь способный и деятельный околоточный надзиратель, как глубокоуважаемый Пантелей Иванович Ракита, не замедлит точно выяснить, какими путями очутилось в „Северной Пальмире“ это пресмыкающееся, водящееся, как известно, под знойным небом тропических стран.

Мелким шрифтом напечатано было заимствованное из плохонького словаря описание кобры, а затем следовали неизбежные объявления о кухарках, ищущих места, о распродаже держаной мебели и пр. и пр.

„Знаю Пантелея Ракиту, – подумал Мефодий Кириллович, дочитывая сообщение, – он и в самом деле парень дошлый, лицом в грязь не ударит, только откуда, в самом деле, могла взяться эта гадина?“

„Свист, свист! Тонкий свист змеиный, – раздумывал он, – второй раз я слышу… Свист! Воробьева тоже говорила о свисте… Гм… совпадение это какое, или… или…“