Дэвид Лисс - Компания дьявола

— Прибереги молчание для другого случая, — бухнул Хаммонд. — Здесь не литературные чтения «Гондиберта». [5] Героическая поэма английского драматурга и поэта Уильяма Давенанта (1606–1668). Что было на этом тайном складе? Это связано с Пеппером?

— Не знаю. Но именно это я хотел выяснить, встречаясь с ткачами. Видите ли, я сам не знаю и не понимаю, зачем это нужно было так тщательно скрывать и даже убивать ради этого.

— Выкладывай! — крикнул Хаммонд.

— Шелк-сырец, — соврал я, надеясь, что этого будет достаточно, дабы направить их по неверному пути. — Шелк-сырец из американских колоний. Форестер и группа заговорщиков внутри компании нашли дешевый способ производить шелк в колониях.

Хаммонд с Коббом изумленно переглянулись, и я понял, что попал в точку. Я заменил таинственный форестеровский склад обычных ситцев на то, о чем слышал от Диваута Хейла, — шелк, который не надо везти с Востока, своего рода святой Грааль британской ткацкой промышленности. Я лишь уповал на то, что мой обман достаточно поразит их воображение и усыпит бдительность.

Как только я закончил свой рассказ, Кобб и Хаммонд тотчас обо мне забыли. Я перестал для них существовать. Они начали спорить, причем вполголоса — явный знак, что мое присутствие стало нежелательным, — о том, что все это могло означать и что им с этим делать. Поэтому я распрощался и незаметно удалился — пусть себе ломают голову и преследуют вымышленную добычу. Что до возможных последствий моего поступка, я решил об этом не тревожиться. Если они обнаружат, что я сказал неправду, — свалю все на ткачей. Пусть Хаммонд разбирается с людьми, сплотившимися под началом Диваута Хейла, если отважится. Я был уверен, что он не отважится.

Следующим неприятным местом, которое мне предстояло посетить, была тюрьма Флит, поэтому я отправился в Клеркенуэлл — печально известный ад для должников. Это громадное здание из красного кирпича выглядело величественно, однако считалось самым ужасным местом для бедноты. Даже те, у кого были при себе какие-то деньги, могли рассчитывать лишь на сносные условия, но и тот, кто попадал сюда еще не полностью разорившимся, вскоре становился банкротом, ибо крошечный кусочек хлеба здесь можно было купить только за несусветные деньги. Так что угодивший в тюрьму должник не имел надежды выбраться на свободу, если не мог опереться на финансовую помощь друзей.

Мне приходилось раньше бывать в этом заведении, слава богу, в качестве посетителя, и, отыскав знакомого надзирателя, я без труда узнал, где находится мистер Франко.

С облегчением я обнаружил, что он смог позволить себе пристойное жилье, так как меня направили в лучшую часть тюрьмы. Я шел по сырому коридору, освещенному тусклым светом пасмурного дня, проникающим через высоко расположенные решетчатые окна. Пахло пивом, духами и жареным мясом. Здесь шла бойкая торговля — коробейники, шлюхи и разъездные торговцы предлагали свой товар всем, кто пожелает.

— Лучшее вино во Флит! — выкрикивал один.

— Свежие пирожки с бараниной! — надрывался другой.

В темном углу я увидел непомерно толстого мужчину, у которого были отрезаны губы. Он лез в лиф платья столь же омерзительной, как и он сам, женщины.

Довольно скоро я нашел указанную комнату, постучался, и дверь тотчас открыли. На пороге стоял мистер Франко с томом португальской поэзии под мышкой. Он показался мне встревоженным, глаза покраснели, а вокруг них пролегли черные круги. В остальном он выглядел, как обычно. Он приложил немало усилий, чтобы не потерять чувства собственного достоинства и выглядеть опрятным. Должно быть — учитывая обстоятельства, — героических усилий.

К моему большому удивлению и огорчению, он обнял меня. Разве я достоин этого? Было бы лучше, если б он рассердился. Его дружеское расположение мучило меня сильнее, чем терзал бы гнев.

— Мой дорогой друг Бенджамин, как хорошо, что вы пришли. Входите, пожалуйста. Простите мое стесненное положение, я постараюсь сделать все, чтобы вам было удобно.

Комната была маленькой, футов пятнадцать на пятнадцать. Из обстановки — узкая кровать и старый письменный стол. Одна ножка его была настолько короче остальных, что казалось, он опрокинется от малейшего дуновения, но свежий воздух в комнату никогда не проникал, в ней было холодно и душно, пахло потом, скисшим вином и мертвой мышью, которая разлагалась в какой-то труднодоступной щели.

Мистер Франко жестом пригласил меня сесть на единственный стул, а сам подошел к письменному столу, без сомнения самому важному предмету обстановки в подобном месте, так как за столом писались унизительные письма друзьям с просьбой о помощи. На его столе не было ни бумаг, ни книг, но были три бутылки вина, несколько оловянных кружек, а также полбуханки хлеба и большой кусок бледно-желтого сыра.

Не спрашивая, хочу ли я выпить, он плеснул вина в одну из кружек и протянул мне. Я взял кружку, и после того, как он произнес молитву над вином, мы оба выпили.

— Боюсь, — начал я, — что ни за какие деньги я не смогу вызволить вас отсюда. Мои враги считают, что вы должны находиться здесь, и, насколько могу судить, приложат все силы, чтобы так и было. Между тем они сказали, что могут выпустить вас через несколько недель, если я буду делать то, что они велят.

— Что ж, похоже, я буду вынужден задержаться тут надолго, ибо, если мое слово хоть что-то для вас значит, должен вас просить не делать того, что они велят. Бенджамин, они наказали меня, чтобы сделать вас сговорчивым. Вы не должны им уступать. Только не теперь. Делайте то, что необходимо. Я останусь здесь. Можете прислать мне несколько книг и обеспечить приемлемой едой, и со мной все будет в порядке. Могу я попросить вас об одолжении? Не могли бы вы составить список того, что мне нужно.

— Какое же это одолжение. Я сделаю это с величайшим удовольствием.

— Тогда не тревожьтесь по поводу моего заключения. Эта комната, хоть и не самая лучшая из тех, где мне доводилось жить, все же вполне сносна, а с вашей помощью я получу пищу для тела и ума. Я не вижу никаких препятствий для поддержания тела и духа, так как никто не мешает мне заниматься физкультурой. Все будет хорошо.

Меня восхитило, что он воспринимает свою участь как философ, и я был благодарен, что он попросил меня принести ему кое-какие мелочи, ибо таким образом я мог успокоить муки совести.

— Могу я что-нибудь еще для вас сделать, чтобы как-то скрасить ваше заключение? — спросил я.

— Нет. Кроме того, что можете рассказывать мне все, ничем не рискуя. Какой еще вред можно мне причинить? Наверное, находясь в заключении, я могу принести пользу и вам, и себе.

Мне трудно было с ним не согласиться, более того, я всегда опасался, что, узнав что-нибудь сам, он решит, будто обязан действовать, пренебрегая своим благополучием. Лучше уж было самому выбрать, что ему рассказать, для своего и его блага.