Данила Монтанари - Идущие на смерть приветствуют тебя

— Увы, Гелиодор мертв, — притворно вздохнул адвокат. — И будь я на твоем месте, не стал бы беспокоить Цезаря всеми этими выдумками о заговоре. Он еще подумает, будто у тебя воспаленное воображение… Теперь я ухожу, ну а ты решай: хочешь сразиться — я готов. Я привык побеждать.

Аврелий даже не подумал ответить. Он проигрывал, но упрямо не хотел сдаваться.

Сенатор подождал, пока Сергий скрылся в ночной темноте, и, словно охваченный мрачным предчувствием, поспешил к Ниссе.

В ее комнате стоял тонкий запах духов. На кровати одиноко лежал маленький хорек, казавшийся меховой подушкой, а хозяйки его не было!

Аврелий тут же заметил, что алебастровое окно, выходившее в огород за домом, распахнуто, а снаружи, возле высокой стены, ограждавшей огромный дом от городского шума, жимолость, цеплявшаяся за камни, помята во многих местах, а одна ветка даже сломана и свисала, точно указывая место, где пробежала беглянка.

— Несчастные, вы упустили ее! — вскричал Аврелий.

Парис и Кастор, устыдившись, опустили глаза.

— Хозяин, ты велел нам защищать ее, но не держать как пленницу, — попытался оправдаться секретарь. — Ты и сам ни на минуту не допускал, что она может убежать по своей доброй воле. И все же нет сомнения, что забраться по наружной стене и проникнуть в наш двор почти невозможно. Гораздо легче, напротив, выбраться отсюда, что, несомненно, и сделала Нисса.

— Но, прыгая со стены, она рисковала сломать шею, — возразил сенатор. Доводы грека убеждали, но ему все же не хотелось признавать, что его обвели вокруг пальца таким образом.

— Не иначе как ей кто-то помог…

— О боги! Но почему она убежала, зная, что Маврик ищет ее и хочет убить? И я доверил ее вам! Вас обоих следовало бы выпороть. Ничтожества! — в отчаянии воскликнул Аврелий, прекрасно зная, что слуги ни в чем не виноваты.

— Никто и не заметил ее отсутствия, хозяин, — тихо промолвил Парис. — Она ушла к себе в комнату, сказав, что хочет спать.

— И весь день не выходила оттуда, разве что раза два в уборную, — добавил Кастор.

— Кто-то убедил ее уйти, — решил Аврелий. — Она не из тех, кто сам способен решиться на такое опасное бегство.

— В доме оставались только слуги, хозяин. После полудня никто не приходил к нам, если не считать ткачих, что обновляли занавес, — подтвердил управляющий.

— Пришли сюда служанок! — приказал сенатор, явно что-то заподозрив. — Хочу знать, разговаривала ли Нисса с этими ткачихами!

Да, действительно, она обменялась несколькими словами с одной из ткачих, узнал позднее Аврелий, но только с одной, к тому же ее ни на минуту не упускали из виду. С другой стороны, несчастным рабам велено было защитить девушку в случае, если кто-то надумает силой увести ее. Как же они могли предположить, что она сама пожелает убежать, если даже ему, хозяину, такое не пришло в голову?

Какая-то женщина, выходит, имеет столь сильное влияние на Ниссу, что убедила ее рискнуть и покинуть дом Аврелия… «Душа женщины — потемки, и в ней таится такое, что ты и представить себе не можешь…» — вспомнил сенатор слова Маврика. А Нигро разве не упомянул о какой-то женщине, когда рассказывал, как Нисса сбежала от своего первого сводника?

Сенатор вспомнил об актрисе, о ее неискренних, холодных ласках, которыми она одаривала его, — словно по обязанности, с профессиональным мастерством опытных куртизанок, видевших от мужчин лишь насилие и грубость.

А что, если однажды теплоту, нежность и любовь к ней проявила женщина? Если маленькая проститутка обрела желанные мир и покой в ее крепких и надежных объятиях? Так разве теперь она не доверилась бы слепо этой верной подруге?

Аврелию показалось, будто он видит, как Нисса выходит с ней из своей лачуги, навсегда покидая Вибона. Ради нее девушка не побоялась вызвать гнев сутенера, рисковала — ведь он мог вернуть ее и избить — и в результате получила защиту, славу, богатство и самое главное — любовь, или, по крайней мере, наивной дурочке так казалось до последнего момента.

Патриций представил себе Сергию, сестру Маврика, волевую, уверенную, опытную женщину. Если она, не колеблясь, пошла на кровосмешение, то разве стала бы отказываться от другой женщины — слабой, потерянной, легко отдавшейся ей в руки. Вот, значит, почему Маврик так уверен, что Нисса не предаст его!

Сенатор поделился своими соображениями с Кастором.

— Да, конечно, это она приходила, — встревожился грек.

— Но почему Сергия сумела уговорить Ниссу покинуть мой дом?

— Хозяин, возможно, это глупое предположение, но все же… — рискнул заметить грек.

— Я слушаю! — ответил Аврелий, готовый в этот момент принять любую самую фантастическую гипотезу.

— Что еще могло заставить девушку покинуть надежное убежище за твоими стенами, если не успех — единственное, что на самом деле ей дорого и что позволило вырваться из публичного дома на сцену. Нисса не из тех, о ком говорят «потрясающая, божественная». Возможно, Сергия убедила ее, что она непременно должна выступить сегодня вечером в спектакле, иначе потеряет любовь публики…

— Не знаю, прав ли ты, Кастор, но я хотел бы убедиться в этом. Поспешим в театр! — решительно сказал Аврелий, устремляясь к выходу.

В театре Помпея сенатору пришлось локтями проталкиваться сквозь толпу, уже давно ожидавшую появления Ниссы.

Другие актеры труппы после неудачной попытки успокоить своими номерами разгневанных зрителей попрятались по своим уборным в ожидании, что какое-нибудь невероятное вмешательство ночной стражи освободит их из этого плена.

Вдруг пронесся слух, что спектакль отменяется по причине неких особых обстоятельств. Публика принялась бурно протестовать и ругаться, ведь многие стояли в очереди еще с вечера, надеясь получить место, и, конечно, нелегко расставались с надеждой увидеть любимицу.

Аврелий, несмотря на свое положение сенатора, не сделал никаких попыток успокоить возмущенных театралов, и с трудом, получив несколько тумаков, добрался до выхода, надеясь, что Кастору удалось узнать что-нибудь поинтереснее.

Хорошо, подумал Аврелий, выходя из театра, что он оставил свой небольшой одноместный паланкин возле платановой рощи, довольно далеко от входа.

Он поспешил туда, не обращая внимания на то, что плащ пачкается в траве. Аврелий хотел отыскать в темноте своих нубийцев прежде, чем толпа выйдет на площадь. Всем известно, что во время восстаний роскошные паланкины первыми оказываются мишенью народного гнева. Его же паланкин, похоже, находился в надежном месте — за кустами лавра.

Сенатор поспешно сел в паланкин и откинулся на подушки. Из театра в это время уже выбегали недовольные зрители. Пока Аврелий оставался в укрытии за кустами, группа взволнованных людей устремилась в соседнюю аллею. Он лег в паланкине на мягкие шелковые подушки и прикрылся покрывалом, чтобы фанаты, шумевшие совсем рядом, не заметили его. И вдруг почувствовал, как его нога коснулась чего-то мягкого и холодного, а под рукой неожиданно оказалась чья-то тонкая и недвижная кисть.