Дарья Плещеева - Число Приапа

На обратном пути Тоня пыталась читать про немецких художников, но все время отвлекалась. Она понимала, что угодила в неприятную историю.

Больше всего на свете ей нравилось читать умные книжки и разговаривать с воспитанными людьми об искусстве. Ей нравилось раскапывать новую информацию, укладывать ее на полочки, выстроенные в памяти, сопоставлять, приводить в порядок. И знакомиться с оригиналами тех картин, которые были известны только по репродукциям, она очень любила.

Тоня хотела тихой и спокойной жизни. Она искренне считала, что перебесилась, после нескольких студенческих приключений с полуголыми плясками в мастерских каких-то безумных экспериментаторов. Она словно бы поставила галочку в списке против пункта «беспутство молодости». Теперь она хотела быть замужем, спокойно заниматься своим делом, покупать нужные в хозяйстве предметы, немного погодя – родить ребенка. Погоня за убийцей, вооруженным двумя лопатами, была ей совершенно не нужна!

Ослушаться Хинценберга она не могла – с автовокзала поспешила в «Вольдемар». А там ее ждал сюрприз – в запасниках сидел Полищук.

– Ваше счастье, что у вас такой начальник, – сказал он Тоне. – Ну, давайте с самого начала. Кто этот человек? Откуда вы его знаете?

– Я его совершенно не знаю, – сердито ответила Тоня. И рассказала, как Лолита везла из Канады картину.

Полищук только что за голову не схватился.

– Значит, вы знали, как картина попала в Ригу, и молчали?!

– Тише, тише, молодой человек! – призвал его к порядку Хинценберг. – Тут не кричат.

Он был в сером халате и в беретике. Этот беретик с хвостиком был родом, наверное, из пятидесятых годов. Как-то Хинценберг при Тоне сильно возмущался каким-то старым халтурщиком, притащившим в «Вольдемар» на продажу свою мазню:

– Он позволяет себе носить берет! Берет носит мастер, а этот, а этот… пусть носит кепку!

Полищук нехорошо посмотрел на Хинценберга.

– А мне вот кажется, что вы сами решили провести следствие, – сказал он. – Завидуете лаврам Шерлока Холмса?

– Я старый больной человек, – ответил антиквар. – Я уже стою одной ногой в могиле.

Это означало – мне пора подумать о душе, я уже составил завещание, а вы пристаете ко мне с какими-то глупостями.

– Хотел бы я знать, что вы задумали…

– Развлечься хочу, – вдруг выпалил Хинценберг. – Когда входишь в плотные слои атмосферы, где нет ни женщин, ни коньяка, ни горячих страстей, а одни только скромные интеллектуальные радости…

– И вы развлекаетесь за мой счет, господин Хинценберг?

Тоня понимала, что следователь прав. И видела, что он еле удерживается, чтобы не наговорить старику грубостей.

– Это как посмотреть, – уклонился от конфликта антиквар.

Полищук повернулся к Тоне.

– Координаты этой подруги, – строго сказал он.

– Если вам нужны снимки… – Тоня замялась. – Они у меня. То есть я их послала себе с ее компа…

– Ваши инструкции, господин Хинценберг? – сердито спросил Полищук.

– Мои! – решительно ответил антиквар.

Тоня изумилась – ни о чем подобном Хинценберг ее не просил, она даже не успела рассказать ему, что послала себе картинки.

– Ну так скажите этой своей Мата Хари, чтобы поделилась снимками со мной, убогим!

Хинценберг рассмеялся.

– Открой свой почтовый ящик с моего ноутбука, деточка, – велел он, – и сделай распечатки. А потом расскажешь, как съездила в Кулдигу и что хорошего узнала у госпожи Приеде. Слушайте, господин Полищук, эта информация не только для меня, но и для вас.

Тоня доложила Хинценбергу про три картины, стараясь при этом не смотреть на следователя.

– То есть вы думаете, что все три нарисовал один и тот же человек в одной и той же местности? – уточнил Полищук. – На том шатком основании, что мельница – одна и та же? Да они все одинаковые, эти мельницы!

– Давайте примем за основу, что Приеде говорит правду, – предложил Хинценберг. – Допустим, что где-то в Курляндии стояла в середине семнадцатого века мельница, а вокруг нее бродил художник, написавший пейзаж с каменным дураком. Я даже готов подсказать вам, что стоит поискать на лесных опушках этого дурака. Поля, которые не обрабатываются, так быстро зарастают…

Тоня сняла с принтера картинки и отдала Полищуку первому, чтобы хоть из-за этого не возмущался.

– Хотите сказать, что он до сих пор там стоит?

– Может быть, лежит! Присыпан земелькой, сверху выросли кустики… Кто его знает, что он, этот курляндский Приап, охраняет. Но только имейте в виду, что двигаться нужно быстро – где-то там уже гуляет товарищ с двумя лопатами и мобильником покойного Виркавса. Если он вам действительно нужен – именно там его следует ловить. Дайте-ка сюда его портрет… Посмотрите – у него такой вид, будто он хотел удрать с картиной под мышкой, но не успел. Я могу держать пари, что он привязался к курьеру не просто так – а когда увидел, как курьер показывает таможенникам картину.

– Это само собой, – согласился Полищук. – Значит, нужно искать остальные две работы курляндского анонима?

– Вот вы уже мыслите, как искусствовед! – обрадовался Хинценберг. – Если когда-нибудь начнут изучать творчество этого мазилы, то его так и назовут – Курляндским Анонимом с большой буквы! Но учтите, что анонимов может быть два. Один – тот, кто написал работу, украденную у Виркавса, а другой – тот, что кое-как наляпал копию. Я попробую узнать о судьбе тех двух картин. А ты, деточка, возьми у своего мальчика тот большой фотоаппарат. Нужно будет сделать очень качественные снимки – если, конечно, мы эти работы отыщем. Да, одну мелочь мы забыли. Тонечка видела в Кулдиге убийцу Виркавса.

– Как?!

Пришлось объяснять.

Полищук согласился – преследовать убийцу Тоня не могла. И где он вылезет из автобуса – тоже не могла. Но позвонить и сказать о своем открытии – могла?

– И что, вы бы взяли полицейский вертолет и помчались в Кулдигу? – спросил Хинценберг.

– Сейчас позвоню ребятам. Пусть узнают у шофера и пассажиров, где вылез этот гражданин с двумя лопатами, – и Полищук, как будто разговор был бог весть какой государственной тайной, покинул «Вольдемар».

Следующие два дня Тоня и Ирена, не разгибая спины, перебирали старые квитанции. Им нужно было найти картины, которые приехали в «Вольдемар» из Кулдиги с девяносто седьмого по двухтысячный год, проданные неведомо когда. Хинценберг смутно припоминал какую-то мельницу, которая и недели не провисела, что же касается вида усадьбы – их за те годы, что он был совладельцем «Вольдемара», ушло не меньше десятка.

Перерыв кучу пыльных бумажек, они напали на следы шести пейзажей со старинными усадьбами. А Хинценберг вспомнил, что видел кое-как намалеванную мельницу во «вражеском логове», как он называл антиквариат-конкурент, названия не имевший, но и без него неплохо процветавший в Старой Риге.