Росс Кинг - Экслибрис

Пултени-хаус смотрелся, в сравнении с другими, получше: у входа на страже стояли молодые шелковицы, а солнце заливало сияющим светом его блестящие окна. За ними едва угадывались тяжелые складки украшенного золотыми кисточками занавеса. Я не припоминал, чтобы Алетия говорила о том, что сэр Амброз или лорд Марчмонт имели собственные дома в Лондоне, и в итоге, совладав с массивным дверным молотком в виде львиной лапы, пришел к огорчительному заключению, что Пултени-хаус должен принадлежать сэру Ричарду Оверстриту, тому мужчине, с которым, как утверждал Финеас Гринлиф, леди Марчмонт была помолвлена. Упомянутые в письме «важные обстоятельства» наверняка имели какое-то отношение к свадебным планам.

Поэтому я был удивлен, когда дверь открыл не кто иной, как Финеас Гринлиф собственной персоной. Он и вида не показал, что узнает меня, и я счел это странным, учитывая, что мы с ним провели в дороге шесть дней и провели не одну ночь на унизительно близко друг к другу расположенных кроватях. Он приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы я смог с трудом протиснуться в нее, и молча провел меня по коридору в комнату — нечто вроде гостиной с темно-зелеными занавесками, придававшими ей сумрачный вид.

— Не соблаговолите ли подождать здесь, сэр?

Я слышал, как он поднимается по незримой лестнице, а затем над моей головой заскрипели половицы. События, похоже, повторяются довольно огорчительным и разочаровывающим образом. В тот первый вечер в библиотеке Понтифик-Холла он точно так же оставил меня одного и, волоча ноги, поплелся наверх искать свою хозяйку. Поэтому я не слишком удивился, обнаружив, что провели меня все-таки не в гостиную. И на сей раз Финеас оставил меня в затруднительном положении посреди библиотеки. Точнее, посреди помещения, которое в своем предыдущем, более счастливом воплощении называлось библиотекой. Оголенные книжные полки подчистую лишились своих обитателей, и кое-где не хватало даже самих полок. Интересно, не сжег ли их в камине один из военных полков Кромвеля. Однако прочая домашняя обстановка мало пострадала от огня или грабежа, на стенах висели изъеденные молью гобелены, а возле мраморного камина располагались каминные щипцы и железная подставка для дров. Четыре мягких кресла стояли вокруг квадратного столика розового дерева.

Однако в этой библиотеке все-таки имелись кой-какие книжки. В тусклом свете я заметил стопку объемистых томов, примостившуюся на столике, — книги, которые, как я предположил, захватила с собой Алетия, чтобы скоротать время в дороге. Я со скрипом открыл верхнюю книгу, совершенно уверенный, что обнаружу на обратной стороне экслибрис сэра Амброза. Но оказалось, что эта книга разительно отличается от всех книг Понтифик-Холла своей новизной, как, впрочем, и три ее соседки. Их переплеты пахли свежевыделанной кожей.

Новые книги? Такое открытие удивило меня. Чего ради хозяйке Понтифик-Холла покупать новые книги? Присев в одно из кресел, я листал первую книгу со смешанным чувством любопытства и греховного удовольствия. Какие же сочинения удостоились того, чтобы она привезла их с собой? Ученые книги, скажем, Платона или Гермеса Трисмегиста в переводах Фичино? Или тома по колдовскому искусству, а возможно, даже по черной магии?

Но все эти книги охватывали более земные сферы, и их едва ли можно было предпочесть, на мой взгляд, даже обществу угрюмого и сурового Финеаса Гринлифа. Я хмуро прочел названия, по очереди поднимая тома и возвращая их на место. Все они касались вопросов наследования собственности и правомочности завещаний. Названия их были достаточно известны, но у меня никогда не возникало желания открыть подобную книгу, не говоря уж о том, чтобы прочесть больше страницы. Причем одна из книг — судя по положению закладки, прочитанная по меньшей мере на три четверти — представляла собой некий «Трактат о завещаниях и распоряжениях на случай смерти», принадлежавший перу Хобхауса; ниже лежал прославленный своей неудобочитаемостью «Критерий прав передачи собственности и недвижимого имущества» Блэкакра. Его страницы были разрезаны все до единой, как и у третьего, огромного фолианта Филлимора «Обычное право и практика Верховного суда». Лишь последняя книга, насколько я понял, казалось, согласовывалась с запросами леди Марчмонт: некий том под названием «Законное постановление о правах женщин». Ее страницы также были разрезаны от начала и до конца, а нацарапанные на полях заметки сделаны были знакомым мне лихорадочным и небрежным почерком.

Но вот на верхнем этаже скрипнули шаги. Я положил на место последний том и откинулся на спинку кресла, чувствуя себя обессиленным. Я еще не пришел в себя то ли после моих напряженных трудов — почти все утро и добрую часть дня я провел в Эльзасе, — то ли от потрясения своим открытием. Растерев ладонями лоб и щеки, я сделал пару глубоких вдохов и глотков, как будто пил из тяжелой бутыли густой и разогретый воздух этой комнаты. Я аккуратно вытащил из кармана экземпляр Агрипповой Magishe Werke и положил его на столик рядом с другими книгами. Да, сегодня мне удалось далеко продвинуться. Узнать много нового. Закрыв глаза, я слушал тихие жалобы ступеней и подступеней, пока Алетия спускалась по лестнице. Удобно устроившись в кресле, я ждал ее прибытия. Что из того, что мне удалось выяснить, думал я, стоит сообщать ей?

Сегодня рано утром я вновь отправился в Эльзас, на сей раз проехав вверх по реке на лодке. Арроусмит-корт, когда я наконец нашел его, оказался в точности тем местом, где Пикванс, по моим расчетам, мог проворачивать свои сомнительные сделки: клочок грязной и склизкой булыжной мостовой с трех сторон окружал тесный строй закопченных четырех- или пятиэтажных доходных домов. Орава костлявых кошек трудилась на куче рыбьих отбросов, а парочка других нежилась у дверей и на подоконниках. Мутные лужи, образовавшиеся после ночного дождя, уже воняли, как трюмная вода. Пока я обходил их, из окна верхнего этажа кто-то выплеснул содержимое ночного горшка. Я едва успел отскочить в сторону. Да, уныло подумалось мне: я попал в нужное место.

«Голова сарацина» находилась непосредственно напротив узкого арочного прохода во внутренний двор. Смуглый усач со свирепым и безжалостным выражением лица пялился на меня с гостиничной вывески над дверью. Сама таверна оказалась закрытой. С одной стороны от нее находилась табачная лавка, с другой — какой-то магазинчик менее понятного назначения; оба эти заведения были также закрыты и смотрели на мир своими бутылочного стекла окнами, помутневшими от грязи и копоти. С дверью в табачную лавку соседствовала другая, поменьше, чья тусклая медная вывеска гласила: «Доктор Самюэль Пикванс — книготорговец и аукционист».