Елена Ярошенко - Визит дамы в черном

Няня Саввишна, заметив из окна флигеля Варвару, подходившую к дому, вернулась в хозяйские покои и увидела, что девушка прошла в комнату Савелия Лукича.

Старушка, боявшаяся, как бы из разговора отца с дочерью не вышло беды, притаилась в коридоре в ожидании громких криков.

«Как бы Савелий Лукич не изувечил девку под горячую-то руку! Побуду тут, возле двери, а если уж заголосят, вбегу и на руках у хозяина повисну: „Батюшка, кормилец, только не бей ее, непутевую!“ Уж до такой беды дошло у них, смертоубийства бы не случилось!»

Но в комнате, куда вошла Варвара, было странно тихо. Саввишна, не в силах и дальше пребывать в неизвестности, заглянула в дверь. Варвара, сидевшая на ковре рядом с лежащим отцом, повернула к няне лицо, белое как полотно, и сказала странным хриплым шепотом:

— Саввишна, батюшку убили… Он — мертвый…

Подойдя поближе, няня взглянула через плечо Варвары на лежавшего Савелия Лукича. Его рубаха была обильно пропитана кровью, а взгляд остекленевших глаз, устремленных в потолок, ясно показывал — хозяина больше нет…

Рыдая и топоча тяжелыми ногами, Саввишна кинулась куда-то за помощью. Варвара продолжала сидеть рядом с мертвым отцом, чувствуя, как ледяная лапа сжимает ее сердце, горло, голову, не давая дышать, думать и даже кричать.

Внутренний холод так и не отпускал Варю с того самого вечера, когда она опустилась на ковер рядом с окровавленным мертвым Савелием Лукичом.

И только сейчас, в объятиях рыдающей няньки, вдыхая запах нафталина от ее черного платья, вынутого из сундука, Варя почувствовала, что тоже может наконец дать волю слезам.

Но ледяная лапа продолжала давить на нее, и болело сердце, и слова застревали в горле…

«Демьяновский вестник» несколько дней писал исключительно о гибели Ведерникова и его похоронах.

«Талантливый самородок, человек кристальной честности и большой доброты, чья жизнь была безвременно оборвана жестокой преступной рукой», Савелий Лукич выглядел в этих статьях кладезем всех добродетелей.

Предприимчивый Йогансон сфотографировал особняк Ведерниковых и отпечатал с этого снимка открытки, носившие название «Вид Соборной площади уездного города Демьянова». Открытки продавались во всех приволжских городах. Раскупали их охотно, все знали, что в изображенном на карточке доме произошло убийство миллионера Ведерникова.

Дмитрий сидел у своего письменного стола и рисовал на листе бумаги квадратики, составляя из них сложный узор. Расследование по делу об убийстве Ведерникова застопорилось. Мите казалось, что уже все возможное сделано, но продвинуться он не смог ни на шаг. Никаких доказательств, кроме косвенных и не слишком убедительных, говорящих о причастности к делу Верховского, не было.

«Да, мне неприятен этот революционный фанфарон, — думал Митя. — Но это не повод, чтобы объявить его убийцей».

Сложнее всего было вести допросы Варвары Ведерниковой. Она либо вообще не отвечала на вопросы следователя, либо односложно твердила — да, нет, да, нет, да…

С того дня, как, вернувшись домой, Варвара обнаружила окровавленное тело отца, она очень изменилась. Злые языки утверждали, что дочка Савелия Лукича совсем тронулась умом, и, похоже, не сильно грешили против истины. Варвара перестала общаться с подругами, избегала какого бы то ни было общества, почти не разговаривала с людьми, почти не ела, почти не спала…

Часами она могла сидеть, уставясь в одну точку, погруженная в какие-то свои, никому не ведомые мысли.

— Варвара Савельевна, я повторяю свой вопрос — не узнавал ли у вас Верховский, в какой из дней Савелия Лукича можно будет застать в доме одного? Варвара Савельевна, отвечайте! Верховский спрашивал вас об этом? — Дмитрию приходилось быть очень терпеливым, но это мало помогало.

— Нет, — шептала Варвара после того, как вопрос повторялся раза три, и снова надолго замолкала.

«Может быть, и вправду она помогла убийце, вольно или невольно? А теперь мучается от позднего раскаяния?» — думал Дмитрий.

Ему хотелось съездить в монастырь к дяде, попросить его совета, но лишний раз напоминать монаху, пребывающему в состоянии духовной благодати, о грешной мирской суете за стенами монастыря, о преступлениях, об убийцах было бы жестоко…

Дмитрий сам не заметил, как достал из дальнего ящика стола небольшую шкатулку, в которой хранились две очень дорогие для него вещи — мужской перстень с крупным солитером и золотой портсигар. Эти драгоценности были связаны с именем девушки, которую Митя давно и безуспешно пытался забыть. Он не доставал свою шкатулку уже несколько месяцев, усилием воли запрещая себе это делать. Но как только ему становилось трудно, подступали еще и тяжелые воспоминания, и рука сама тянулась к памятным золотым безделушкам, бередившим Митины раны.

Всего лишь два года назад он жил в Петербурге, у него была невеста, блестящее будущее, радужные надежды…

А теперь он, одинокий и никем не любимый, сидит в глухом уездном городишке, в старом нелепом доме, за потертой крышкой письменного стола и в сотый раз крутит в уме так и этак все, что ему известно об убийстве, которое не может раскрыть.

— Марта, зачем ты оставила меня? — глядя на прозрачный камень перстня, Митя заговорил вслух, обращаясь к женщине, жившей теперь в другой стране за океаном. — Если бы ты была рядом, мне было бы легче. Одно твое присутствие помогало бы мне. Мне плохо без тебя, плохо, плохо…

Дмитрий посидел, уткнувшись лицом в ладони, потом сложил свои ценности обратно в шкатулку и спрятал ее в ящик.

«Надо прекратить подобные штучки, — подумал он. — Это все нервы. Я так с ума сойду, если начну с Мартой разговаривать. Хорошо хоть, никто не слышал…»

Хлопнула дверь, и в комнату ворвался Петр в распахнутом пальто и без шапки.

— Митя, Митя, ты сидишь здесь и ничего не знаешь! Такая новость, такое событие!

— Какое событие? Нашелся свидетель убийства?

— Господи, ты помешался на своем следствии! Опубликован царский манифест. Говорят, текст манифеста подготовил граф Витте. Нам дарованы гражданские права, свободы и Дума, наделенная законодательными полномочиями. Ты понимаешь, что это значит? Россия пошла по конституционному пути! За политические преступления объявляется амнистия! Эх, с каким опозданием доходят сюда новости… Я представляю, что творится в столицах уже два дня! Это перевернет нашу жизнь! Прикажем послать за вином и закусками? Манифест нужно отметить! Или пойдем в ресторацию?

— Топтыгин, ты всегда прежде времени впадаешь в эйфорию! Можно сказать с уверенностью — от того, что провозглашено, до того, что выйдет на практике, — дистанция огромного размера. Или ты не знаешь нашей матушки России?