Мастер Чэнь - Амалия и Золотой век

Лола, телеграмма в Пенанг, да-да, такая длинная. Да, у меня там тоже есть офис. Вообще-то это здесь он «тоже», а там…

– Мадам! – сообщает тихонько Лола. – Хуан здесь.

Но Хуан здесь не затем, чтобы отправить телеграмму, – наоборот, телеграмма отложится, потому что «мадам, ваш китаец говорит, что вас ждут в Бинондо. Те китайцы, что вы приказывали».

Это еще неизвестно, Хуан, кто в данном случае будет кому приказывать. Это очень серьезные китайцы.

Джефри, вытянувшись в струнку, сидит как можно дальше от меня, лицо у него такое, будто он в похоронных очках. Хуан, поворачиваясь иногда в мою сторону, что бы вы думали? – рассказывает: пресиденте просыпается после веселой ночи, снимает трубку (отвечает ему обычно неизбежный герой этих историй, его секретарь, «маленький пресиденте» Хорхе Варгас):

– Хорхе, я ведь подписал вчера этот закон насчет введения летом энергосберегающего времени?

– Да, пресиденте, вы сделали это вечером, как раз перед тем, как отправиться слегка отдохнуть.

– Хорхе, немедленно найди этот закон и порви на сто кусков!

Джефри замолкает, я, улыбаясь, думаю о том, что корабль придет, потом уйдет, увозя нас с Элистером, а этот мир останется – мир, где правит человек, меняющий настроение по пять раз в час, и всегда искренне; человек, для которого политика – между капризом и комедией; человек, который завоевывает без счета женщин, но и мужчин – искренними извинениями и просьбами о помощи. А еще он завоевывает города речами, в которых голос его переходит от шепота уговоров до крика страсти. Иногда он говорит по-английски, в провинции его никто не понимает, но все равно часами слушают.

А я даже не всегда смогу узнавать, у себя в Малайе, как у него тут дела.

Бинондо, левее Эскольты… только сейчас я понимаю, что китайцы здесь – это очень серьезно. Множество кварталов, знакомые запахи, газеты с иероглифами на улицах, такие же вывески.

– Нас примут в китайской торговой палате, мадам, – сообщает мне Джефри. – В ней несколько сотен членов.

Что ж, в палате – тоже неплохо. Не будет никаких мрачных штаб-квартир на задворках старых кварталов. Скучное филиппинское коммерческое здание в три этажа, с неизбежными испанскими решетками на окнах. Маленькая обшарпанная комната, вентилятор, веселый человечек в круглых очках. Джефри ждет у дверей, человечек указывает ему на стул рядом с нами, и я хорошо понимаю, что теперь это другой Джефри – это, на короткое время, не мой менеджер.

– Джефри передал вам, я надеюсь, насчет моих друзей в Пенанге, – начинаю я после приветствий.

– Да! – радостно говорит человечек – Онгпин, так его зовут? Бывшее китайское имя, постепенно становящееся филиппинским. – Да. Как там Джимми Леонг?

– Он умер, – бесстрастно отвечаю я, вспоминая это странное, почти женское лицо и неуклюжие движения, и еще – страх, свой страх перед человеком по имени Джимми Леонг. – В октябре. Очень долго болел. И когда я уезжала, ситуация в Пенанге была сложной. Пока что делами управляет некто Чинь. Семья Леонгов, возможно, еще не решила, что же будет дальше.

– Решит, – предполагает мой собеседник и детски жмурится. – Пол Леонг, например?

– Нет, он уезжает в Англию, – чуть улыбаюсь я.

Проверка закончена. Два китайца еле заметно переглядываются и – если такое можно сказать о китайцах – расслабляются. То, что я им сказала, знают очень немногие. Не всякому известно, кто на самом деле возглавляет пенангскую ветвь партии Гоминьдан, кто стоит за его спиной, кто готовится, по различным причинам, оставить страну.

– Господин Онгпин, – нарушаю я молчание после приличной паузы. – Я вижу, вы уже поняли – я никогда не буду делать что-либо, способное нанести ущерб Китаю. Или людям, связанным с ним.

Я чуть скашиваю глаза в сторону Джефри, хотя могла бы этого не делать.

– Китай страдает, госпожа де Соза, – грустно замечает Онгпин. – Над ним нависла новая опасность.

– Я знаю, – тихо говорю я. – И здесь, в этой стране, меня интересуют совсем другие люди. Японцы. Хотя, чтобы разобраться в некоей истории, мне нужно узнать про одного китайца по фамилии Ли. Где его найти, например.

И я быстро перечисляю приметы адмирала Идэ, упоминаю, что он приехал в страну недавно. Так же как и то, что я два раза видела его на скамьях Сан-Августина.

– В Маниле более ста тысяч китайцев, и большинство – католики, – вскользь замечает Онгпин. – Но из недавно приехавших – это уже проще.

Я ожидала, что он расстанется со мной, но вместо этого я получаю в руки бюллетень той самой торговой палаты (чтобы избежать пустых разговоров с Джефри), а Онгпин выходит из комнаты, небольшим животом вперед.

Отсутствует он довольно долго, Джефри это никак не беспокоит. А потом Онгпин возвращается.

– Такого китайца не существует, – спокойно сообщает он мне.

Это умеют только китайцы с их нелюбовью к откровенности – найти наиболее экономный способ высказать мне все, что требовалось. Он ведь не сказал: «Мы не можем такого найти». Нет, они его очень даже нашли, причем со внушающей уважение скоростью. И, между прочим, не стали от меня скрывать как эту скорость, так и тот факт, что торговая палата – то самое место, где сидят люди, способные найти любого китайца Манилы минут за пятнадцать. И не только его.

Я никогда раньше не видела Верта в вечернем костюме. И когда увидела – в этот раз, поздним вечером в «Манила-отеле», – я застыла без движения. Он же создан для фрака, вот его настоящий облик – вскинутая голова в скрепе жесткого сияюще-белого воротничка, идеальный пробор, профиль, на который в данный момент засматриваются из всех кресел. Один, в толпе, которая не поглощает его, – напротив, он в ней как грустный принц Эдвард, ныне ставший королем. Я бы подошла сзади и спела ему эти строки:

Я надеваю цилиндр,

Завязываю свой белый галстук,

Стряхиваю пыль с фалд,

Застегиваю рубашку,

Вставляю запонки,

Полирую ногти,

Я иду, моя дорогая,

Чтобы вдохнуть эту атмосферу…

Но я не могу подойти, потому что у меня в отеле концерт, концерт Манильского симфонического сообщества и студентов-солистов, здесь должны были прозвучать отрывки из Масканьи, из «Кавалерии рустиканы» – оперы про Лолу, и еще из «Джоконды». И уже отзвучали, а сейчас со сцены с белым роялем звенят четыре юных голоса.