Жан-Франсуа Паро - Версальский утопленник

— Итак, — взяв Николя под руку, подвел черту министр, — перед отъездом вы еще успеете нас посетить. Ах, какой приятный вечер! Я в восторге! О, я и забыл. Всего один вопрос. Вы в курсе кражи, случившейся несколько дней назад в апартаментах королевы? У Ее Величества украли дорогое украшение, подаренное ей королем. А так как королева вас любит, то, полагаю, она уже призвала вас на помощь?

— Нет, сударь. Я узнал об этой краже из уст господина Ленуара. Вести дело поручено инспектору Ренару, чья супруга состоит в штате королевы.

— Ренар… Ренар? Это имя я определенно слышал… Конечно! Инспектор, который в 74-м занимался делами книгопродавцев. В 75-м я отправил его в Бордо на поиски печатника, дерзнувшего издать пасквиль, порочащий память покойного короля. «Тень Людовика XV перед судом Миноса». Хитроумный и изворотливый, насколько я помню. Что ж, дело в надежных руках! Однако если до вашего приезда он не добьется результата, то…

Увидев их вместе, Ленуар и д’Арране заулыбались. Поздно ночью Николя покинул комнату Эме и галопом примчался на улицу Монмартр. В доме еще спали, только в пекарне наблюдалось некое оживление. Услышав стук трости по полу, Николя понял, что господин де Ноблекур пробудился и желает его видеть. Когда бы он ни вернулся, старый магистрат всегда жаждал поскорее услышать рассказ о том, как он провел вечер. Бывший прокурор пригласил Николя сесть напротив него. Мушетта прыгнула на колени к хозяину и с ревнивым видом повела носом, видимо, уловив запах духов Эме, аромат которых все еще хранил его фрак. Сирюс похрапывал, развалившись на подушке, обтянутой пурпурной тафтой. Николя начал рассказ с описания меню обеда. Разговор с Сартином принес облегчение и одновременно вселил тревогу: Николя опасался, что перемена в настроении министра всего лишь видимость, игра, вызванная необходимостью, в то время как в нем пробудилось прежнее восторженное отношение к бывшему начальнику. Пребывая в неуверенности, он усматривал в поведении министра коварный расчет.

Слушая его, Ноблекур, казалось, погрузился в глубокие размышления: он застыл, обхватив рукой подбородок. Решив, что его старый друг задремал, Николя собрался на цыпочках удалиться, как вдруг почтенный магистрат с силой ударил рукой по подлокотнику своего кресла. Кошечка подпрыгнула, готовая улепетнуть, а Сирюс задергал лапами и затявкал во сне.

— Довольно, вы ссоритесь, словно старые супруги, причем каждый слышит только себя. Я слишком хорошо знаю вас обоих, чтобы не понимать, какие чувства вас обуревают. Вы испытываете сомнения. Не выступаю ли я в качестве марионетки, которую дергают за ниточки? Не есть ли белое — черное? А тьма — ослепительный свет? Ох, как же хорошо я вас знаю!

— А я, — не сдержав улыбки, ответил Николя, — могу заявить, что сиамский жрец продолжает проникаться духом Дао, открытым нашими отцами-иезуитами. Вот настоящая философия, питающая и без того великий талант! Поднебесная империя правит на улице Монмартр!

— Смейтесь, — прокашлявшись, ответил Ноблекур. — Дао вдохновляет меня и поддерживает. От Лао Цзы ко мне перешла мудрость, вдохновляющая меня последние несколько лет. Она помогает мне приручить свою старость. Мои невзгоды оборачиваются благодеяниями. Но вернемся к вашей одержимости. Сартин честолюбив и привык к власти. Однако я убежден, что в разговорах с вами проступает его истинная сущность. Тех, кого мы любим, следует измерять по меркам и добродетелей, и недостатков, вместе взятых, ибо мы ценим их и за те, и за другие.

— Я вас понимаю.

— Посмотрите: те, кто наделен властью, постоянно пребывают в плену поставленных задач. И они заинтересованы найти опору там, где ее больше нет, заручиться помощью достойных людей, чье безукоризненное поведение сделает чище их самих. С другой стороны, в силу обстоятельств им приходится лезть в грязь, что может оттолкнуть от них тех, кто еще сохранил некоторую щепетильность. Будьте уверены, вам такая участь не грозит. Вы светлый человек, и ваша искренность нисколько не делает вас глупее. Да и Сартин не из таких. Вы оба слишком уважаете друг друга, чтобы питать друг к другу ненависть. Возможно, соединившие вас узы заставляют вас обоих слишком внимательно присматриваться друг к другу. У вас имеются недостатки; у него их еще больше. Каждый из вас в чем-то не уверен, у обоих есть свои тайны. Уважайте секреты друг друга и считайте, что половина пути навстречу уже пройдена. Я вижу, вы растеряны. Чтобы вы лучше поняли мою мысль, скажу вам, что таланты и способности любого начальника оценивают в зависимости от того, какие пружины он нажимает, чтобы руководить нами. Можно говорить о служении королю, о верности, о честности, о чести — лишь бы мы пришпоривали коней! Так что цените свою удачу: Сартин никогда не совершал низких поступков. На сем я немного вздремну, а затем отправлюсь на ежедневный променад, прописанный мне добрым доктором Троншеном. Еще я намерен послать Пуатвена на набережную Театинцев узнать новости о здоровье Вольтера: судя по слухам, он занемог. Кстати, я давно задаюсь вопросом, должен ли я, заботясь о том, чтобы сохранить себя для друзей, следовать его диете?

— А в чем она заключается?

— В желтках, смешанных с картофельным крахмалом, с добавлением капельки воды.

— Ого! Вы захотели положить конец дням своим? Неужели вы полагаете, что, соблюдая такую диету, вы сможете сохранить себя для друзей? Нет, я предпочитаю видеть вас подагриком.

И Николя принялся подробно расписывать обед, устроенный адмиралом д’Арране. Старый магистрат забил себя кулаком в грудь.

— Меа culpa! Я отступник! Я отвергаю желтки и признаю свою ошибку. Отныне я ем только дичь и трюфели!

Под хохот Ноблекура Николя поднялся к себе. Он хотел поспать хотя бы несколько часов, но сон не шел. Мысленно он то и дело возвращался к вчерашнему вечеру, но никак не мог сосредоточиться. Картины прошлого, которые ему хотелось бы забыть, вновь вставали у него перед глазами, и чем рьянее он прогонял их, тем громче внутренний голос уговаривал его не доверять Сартину и уклоняться от прямых ответов на его вопросы. Но разве он мог поступить иначе? Припомнив, как часто ему приходилось терпеть публичные унижения и оскорбления, он тут же вспомнил, какой исполненный душевной теплоты порыв охватил его в парке особняка д’Арране. Он был обязан Сартину своим ремеслом, внешнюю сторону которого тот некогда столь блистательно ему расписал. Обходительный и насмешливый, его бывший начальник мог вспылить без причины, а потом как ни в чем не бывало продолжать разговор. Жесткий, никогда не выдающий истинных своих чувств, он весь состоял из острых углов, и только его эксцентричное увлечение париками говорило о том, что и ему не чужды слабости. Впрочем, когда того требовала поставленная цель, он щедро наделял всех сокровищами своего благодушия.