Йен Пирс - Комитет Тициана

Возчик был одет сообразно со своей морской профессией — в черную майку, кепку и красный шарф — и управлялся с лодкой с замечательной ловкостью, ведя ее по фарватеру, который был отмечен только торчащими из сверкающей воды древними деревянными вешками. На Флавию он почти не обращал внимания, разве что, как водится, подмигнул и расплылся в улыбке, когда помогал сойти на лодку и ставил на дно ее багаж. Второй пассажир снизошел до того, что пожелал ей доброго утра. Если бы Феллини надумал экранизировать «Сказание о Старом Мореходе» [2] Поэма Сэмюэла Тейлора Колриджа (1772–1834). Написана в 1798 г. , то не нашел бы лучше актера на заглавную роль. Даже на первый взгляд ему было хорошо за семьдесят, а лицо его напоминало задубевшее от воды бревно. Коротышка, до невозможности седой, с полным ртом плохо пригнанных протезов, которые пугающе пощелкивали, когда он улыбался, этот человек, казалось, до сих пор способен голыми руками разорвать кусок бетона.

Он устроился рядом с ней на корме, минуту-другую улыбался и клацал зубами, а потом, явно стараясь не упустить утреннюю порцию удовольствия, стал сыпать вопросами: у нее отпуск? Надолго в Венецию? Она с кем-нибудь встречается? — и тут же бросил хитроватый взгляд. Была ли в Венеции раньше? Флавия терпеливо отвечала. Старики любят поболтать, а его любопытство казалось настолько напористым, что трудно было ему отказать. Спутник с гордостью заявил, что он отец возчика и сам всю жизнь работал в Венеции гондольером. Но теперь состарился, работать больше не может, но случается, с удовольствием подсаживается в лодку к сыну.

— Готова поспорить, что в дни вашей молодости таких лодок наверняка не было, — предположила Флавия, скорее для того, чтобы разнообразить бесконечную череду своих «да» и «нет».

— Таких? — Старик так сильно сморщился, что нос почти совершенно исчез в складках лица. — Вы называете это лодкой? Пфу!

— А что? Она мне кажется вполне приличной. — В глубине души Флавия понимала, что, оценивая достоинства судна, выразилась не совсем по-мореходному.

— Только тарахтит и гонит волну, — возмутился старик. — Скроена примерно так, как ящик из-под апельсинов. Лодок больше не умеют делать. В лагуне больше вообще ничего не умеют делать. — Флавия прищурилась на искрящуюся, сверкающую воду и остров Бурано слева, заметила кружащихся над головой чаек и вдали — неторопливо пыхтящий, выбирающийся в открытое море танкер. Гондольер правил к городу, и лодка нарезала на темно-зеленой воде кремовую волну.

— На вид тут все как будто в порядке, — сказала Флавия.

— Вот именно, на вид. Но дело не в виде. Здесь совершенно позабыли о течениях.

— Простите, не поняла?

— О течениях, юная леди, о течениях. В лагуне полно каналов и фарватеров. Очень сложных и каждый служит естественной цели. Обычно их не трогали. Но теперь стали прорубать широкие дороги для таких штуковин, как эта. — Старик презрительно ткнул пальцем в сторону танкера. — Когда наступает прилив и ветер дует в ту же сторону, здесь поднимается огромная буча. Вот так, как сейчас. Это может случиться в любую минуту. Вода устремляется не туда, куда надо, и намывает на берег всякую дрянь. Вонь стоит жуткая. Называется, перехитрили сами себя. Город по собственной глупости задыхается в своем же дерьме.

Старый гондольер сел на своего конька и принялся честить грехи современного века. Сын посмотрел через плечо и, явно опасаясь за свои чаевые, шагнул назад. Не было сомнений, что это вовсе не опасно — нестись на полной скорости в неуправляемой лодке по пенящейся воде, но Флавия предпочла бы, чтобы кто-нибудь, просто на всякий случай, все же придерживал штурвал. Сама на дороге отчаянный водитель, она пугалась, когда дело доходило до воды. Видимо, потому, что выросла в предгорьях Альп.

Несколько резких слов, и старик был отправлен на нос — сворачивать веревки или что там еще можно делать на несущейся к берегу лодке, а Флавия осталась одна любоваться пейзажами. Она с восхищением наблюдала, как из-за горизонта показались первые признаки Венеции: колокольня, затем башня Сан-Джорджо, крошащиеся кирпичи Фрари. Лодок стало больше: морские трамвайчики вапоретто, гондолы, водные такси, перевозящие товары грузовые баржи. А затем выщербленные кирпичи и отбитая штукатурка зданий главного острова. Лодка обогнула его северную оконечность и направилась к площади Сан-Марко.

Гондольер, как ей казалось, держал безрассудно высокую скорость и, правя к берегу канала, то вырывался из потока других лодок, то снова вливался в него. Наконец он в последний момент перевел мотор на реверс, развернулся и без лишнего шика остановился именно в том месте, где хотел. Сказывался результат многих лет практики. Флавия расплатилась, прибавила щедрые чаевые и поднялась по ступеням на набережную Скьявони. А возчик вынес за ней ее чемоданы.

Найти отель «Даниэли» не составляло никакого труда. Флавия и в этом случае до мелочей следовала инструкциям Боттандо. Ей не часто приказывали остановиться в самом фешенебельном отеле северо-востока Италии, и она не собиралась упускать такую возможность. Обычно отель «Даниэли» был до отказа набит богатыми немецкими и американскими туристами, так что его монументальный готический вестибюль частенько поразительно напоминал автобусную станцию: толпы возбужденных людей, боящихся отстать от своих групп, и груды чемоданов по углам. Но сезон кончался, и хотя туристы не иссякали, они объявлялись в более разумных и управляемых количествах. Персонал не так изматывался и, по венецианским меркам, можно сказать, проявлял учтивость.

Номер оказался восхитительным, погода все еще солнечной, а кровать — на редкость удобной. Что еще оставалось желать? Только поесть. И Флавия решила немедленно позаботиться о еде. Путешествие заняло немало времени, и как раз наступил час ее обычного обеденного перерыва. Флавия переоделась в выглядевший по-рабочему костюм и спустилась по лестнице. Если Боттандо ее чему-то и научил, так это тому, что по-настоящему хорошую полицейскую работу на голодный желудок не делают. Потом она спросила у портье в вестибюле, как пройти в центральную квестуру [3] Главное полицейское управление города , купила в киоске газету, чтобы прочитать, как освещает убийство местная пресса, и устремилась навстречу обильной, хотя и уединенной трапезе.

Когда около трех часов дня она поднималась по ступеням квестуры, то ощущала полное удовлетворение и всего лишь легкие признаки несварения. Здание оказалось типично венецианским — некогда явно принадлежало весьма богатому вельможе, но с тех пор потеряло былое величие и было реквизировано и колонизировано государством. Огромные, прекрасных пропорций комнаты поделили, потом поделили еще раз, превратили в крохотные клетушки и связали друг с другом подслеповатыми, еще более неопрятными и гнетущими коридорами. Каков бы ни был бюджет венецианской полиции, она явно не раскошеливалась на украшение своей штаб-квартиры. Все очень экономно, пристойно, но как-то жалко. Ее управление занимало гораздо меньшее помещение, но Боттандо был способен тянуть с передачей найденных украденных произведений искусства (по поводу особенно полюбившихся он разводил такую бумажную волокиту, что задерживал их на несколько месяцев), и здание от этого становилось гораздо приятнее для глаза, что было очень важно для поднятия духа всего коллектива. Хотя наиболее значительные работы, как говорилось, в целях их безопасности хранились в его личном кабинете.