Йен Пирс - Последний суд

Флавия постояла у двери, не зная, куда ей теперь деваться. Чего-чего, а того, что Джонатан может отсутствовать в такую рань, она никак не ожидала.

К счастью, ей не пришлось долго размышлять. На лестнице раздались тяжелые шаги отнюдь не балетного танцора, и Джонатан собственной персоной предстал пред ее светлые очи.

— Флавия! — воскликнул он голосом, каким человек, заблудившийся в снегопад в горах, мог приветствовать своего любимого сенбернара с фляжкой бренди в зубах.

— Это ты? А где ты был в такую рань?

— Я? Нигде. Бегал за сигаретами. Только и всего.

— В воскресенье, в восемь часов утра?

— Да, действительно. Знаешь, мне не спалось. Я так рад тебя видеть. Здесь.

Он раскрыл ей объятия и сжал с такой силой, какой она не замечала в нем прежде.

— Ты такая красавица, — сказал он, отступая на шаг и с восхищением разглядывая ее. — Необыкновенная.

— Что-нибудь случилось? — спросила она.

— Нет. А почему ты спрашиваешь? Я всю ночь ворочался, совершенно не выспался.

— Отчего так?

— Да все думал.

— Наверное, о своей картине?

— А? Нет, не о ней. Я размышлял о жизни. О нас. Обо всем таком.

— О каком таком?

— Да долго рассказывать. Ну, например, что было бы, если бы мы вдруг расстались.

— Вот как? — сказала она слегка настороженно. — А почему ты об этом думал?

— Это было бы ужасно, я бы не пережил разрыва с тобой.

— Да, но почему ты вдруг начал об этом думать?

— Просто так. — Он пожал плечами и вспомнил минувший вечер.

Флавия внимательно смотрела на него. Его поведение вызвало у нее подозрение, что он начал сомневаться в ее чувствах. Странным было то, что он высказал это. Обычно такие сентиментальные мысли он держал про себя. Ведь, в конце концов, Джонатан был англичанином.

— У тебя есть деньги? — спросила она после затянувшегося молчания, посчитав бессмысленным дальнейшее обсуждения вопроса. К тому же было слишком рано.

— Да, немного есть.

— Хватит на завтрак?

— О, на это хватит.

— Хорошо, тогда отведи меня куда-нибудь. А потом расскажи мне все, что с тобой за это время случилось, если я, конечно, не отключусь.

— Ты молодец, — сказала она, проглотив две чашки кофе и крошечный круассан. Она заметила, что перешла на снисходительный тон, но исправляться не стала — у нее не осталось сил следить за своей речью. — Если я правильно тебя поняла, ты считаешь, что Мюллер после выставки вышел на контакт с Бессоном и тот по его заданию выкрал картину и привез Делорме. После этого Бессона арестовали, а Делорме запаниковал и спихнул картину тебе. Вслед за тобой к Делорме наведался человек со шрамом под видом полицейского и выяснил, что картина у тебя. Тогда он поспешил на Лионский вокзал, где попытался похитить ее. Потерпев неудачу, он поехал за тобой в Рим, вышел на Мюллера и безжалостно убрал его с дороги.

— Ты отлично схватываешь суть, — восхитился Аргайл. — Я бы дал тебе пост в ООН.

— А я, между прочим, выяснила, что Мюллер целых два года бредил этой картиной, полагая, что в ней спрятаны какие-то ценности. Он думал, что она принадлежала его отцу. А вот Эллман — загадка. Зачем он приезжал в Рим? Кто-то перед этим звонил ему из Парижа — возможно, это твой человек со шрамом, — но зачем они оба поехали в Рим?

— Ты меня об этом спрашиваешь?!

— А не может быть, что ему звонил Руксель? — продолжала размышлять Флавия.

— Если верить словам его внучки, это не мог быть он. Она занимается всеми его делами и просматривает почту, но никогда не встречала имени Эллмана. Еще она сказала, что Руксель считал безнадежными поиски картины и потому отказался от заведения уголовного дела.

Флавия широко зевнула и взглянула на часы:

— Черт, уже десять.

— А что?

— Я надеялась принять ванну и поспать, но уже не успеваю. К полудню я должна быть в аэропорту. Сын Эллмана прилетает сегодня из Африки. Ужасно не хочется тащиться на встречу, но переговорить с ним необходимо.

— О-о, — огорчился Джонатан, — а я так надеялся, что мы побудем вместе. Знаешь, Париж, романтика и все такое.

Она смотрела на него, не веря своим ушам. У Джонатана напрочь отсутствовало чувство момента. Иногда ей казалось, что он живет в другом измерении.

— Милый мой сумасшедший торговец картинами, за последние два дня я спала всего четыре часа. Я столько времени не мылась, что уже забыла, как открывается кран. Люди в метро шарахались от меня в разные стороны. Какая может быть романтика в этих грязных лохмотьях? Не говоря уж о том, что у меня по горло работы.

— Ах, тогда хочешь, я поеду с тобой в аэропорт?

— Нет. Кстати, почему ты до сих пор не вернул картину?

— Но ведь ты хотела осмотреть ее?

— Да, но ты говоришь, там не на что смотреть…

— По-моему, да. Я уже второй день делю постель с Сократом. За это время я изучил его вдоль и поперек и могу с уверенностью сказать: никаких ценностей в нем нет.

— В таком случае я положусь на твое мнение, в картинах ты разбираешься лучше меня. И знаешь, если ты понесешь ее Рукселю, то постарайся разговорить его. Спроси о Гартунге, Эллмане. Ну кто-то же должен знать, что связывало этих людей! Попробуй.

Взглянув еще раз на часы и запричитав, что опаздывает, Флавия убежала, оставив Аргайла расплачиваться по счету. Через несколько секунд она вернулась, но только для того, чтобы попросить денег и вновь убежать.

Редкая женщина решится ехать в аэропорт Шарля де Голля на такси, если ее бойфренд, сделав озабоченное лицо, выдаст ей на целый день всего двести франков. Щедрость не королевская. В оправдание Аргайлу можно сказать лишь то, что это были его последние наличные деньги. Поэтому Флавия взяла такси только до вокзала, откуда ходили электрички в аэропорт, и долго блуждала там полутемными подземными коридорами, пытаясь понять, где же в этом мавзолее прячут поезда. Когда она наконец нашла электричку, искусно закамуфлированную торговыми палатками и кожевенными лавками, у нее уже не было ни малейшего желания наслаждаться музыкой, доносившейся с противоположной стороны платформы. Флавия вспотела от волнения — учитывая ее и так не очень свежее состояние, это было совершенно некстати. «Если я не смогу принять душ в течение ближайших часов, одежду придется сжечь», — подумала она.

Флавия добралась до аэропорта примерно через двадцать минут после того, как должен был приземлиться самолет Эллмана-младшего; мало того — ей еще пришлось дожидаться автобуса, который подвозил встречающих к терминалу. Выпрыгнув из автобуса, она побежала к выходу для прибывающих пассажиров, на бегу читая таблички. «Багажное отделение в зале», — прочитала она и чертыхнулась. Стоять и разглядывать измученных долгим перелетом пассажиров не имело никакого смысла, поэтому она метнулась к справочному бюро и попросила дать объявление по громкой связи.