Дмитрий Дивеевский - До второго потопа

– Коля, времена меняются. То, что было при ЕБН, сегодня уже невозможно. Мы снова не любим предателей.

– Не знаю, насколько твоя уверенность соответствует действительности, но я согласился. Уж если совать голову в мышеловку, то до конца. Мне ведь двадцать лет лагерей отработать надо.

– И что последовало?

– На днях отправляюсь в командировку в Лондон для встречи с будущими руководителями проекта. Пока это все.

– Ну, что ж. Удачи тебе. Связь пока остается прежней. Увидимся только на рождество.

Перед ним сидел офицер лет сорока, стройный, с тщательно выбритым лицом и большими, словно у девушки серыми глазами.

Офицер знаком велел охраннику удалиться и кивнул Виктору на стул.

– Садитесь, товарищ, не знаю Вашей настоящей фамилии – сказал он на чистом русском языке. – Чтобы не было вопросов сразу сообщаю, что меня зовут Вилгельм Тиль, почти как того персонажа из немецкой народной сказки. Но в отличие от него я родился в Кронштадте, в семье российского морского офицера. Все мои друзья были русскими мальчишками, правда, в 1918 году нам пришлось удрать в Кенигсберг, а затем в Гамбург. Сейчас я работаю в разведке Рейха и волею судеб столкнулся с Вами. Позволю себе задать первый вопрос: какие у Вас планы – будете молчать или мы сможем разговаривать?

– Я пока не знаю, о чем Вы хотите разговаривать. Поэтому никаких обещаний не даю.

Тиль улыбнулся:

– Я смотрю, Вы рассчитываете вести себя только так, как сами захотите. Что ж, посмотрим. Я не сторонник жестких мер принуждения, хотя всякое случается. Тогда позвольте второй вопрос. У Вас есть связь с Москвой? Не скрою, именно поэтому Вы мне интересны. Я представляю немецкую военную разведку, а она, как понимаете, очень заинтересована в каналах связи с Москвой.

– Хотите поиграть?

– Назовите это так. Сами понимаете, когда готовятся большие войсковые операции, всегда возникает нужда в дезинформации противника. Я понятно излагаю?

– Понятнее некуда. Почему вы решили, что я могу иметь связь с Москвой?

– Скажу откровенно, особой уверенности у меня в этом нет. А если бы была, мы бы говорили по-другому. Сейчас я пытаюсь выяснить этот вопрос, и если установлю, что Вы бесперспективны, то верну вас в гестапо, которое поступит с Вами так, как поступает со всеми подпольщиками. Пустит в расход и точка.

– Что ж, не буду Вас обнадеживать. Связи с Москвой у меня нет, и не было. Так что поступайте как сказали. Встретимся на том свете.

– Вы, что, верующий?

– Вас интересуют мои взгляды?

– Да нет, просто удивительно среди фанатичных коммунистов встретить верующего человека.

– На самом деле их среди коммунистов не так и мало. То, что выращивалось тысячу лет не уходит за двадцать.

– Удивительно. Когда я начинал воевать против Вас, я думал, что вернусь в совершенно чужую мне страну. Оказывается это не так. Корни остались. Среди пожилых русских вообще много верующих. Мы открыли ваши церкви, и в них повалил народ. Даже не знаю, хорошо ли это. А Вы, видимо, глубоко верующий, если так спокойно говорите о смерти.

– Да, я знаю, что Бог есть, и ответ перед ним нести придется.

– Ну, ну, не так драматично. Я вот тоже католик, но такой прямой ответственности перед Господом не усматриваю. Что там на самом деле будет, какие грехи мне зачтутся, а какие подвиги нет – я не знаю.

– А чего же здесь неясного? Посмотрите на своего фюрера, и признайтесь себе, что служите бесам. Отсюда и спрос будет.

Тиль заметно побледнел и сжал губы в тонкую нитку:

– Я прикажу Вас расстрелять, если еще раз услышу подобное о фюрере.

В голосе его звучал металл, глаза блеснули злобой. Виктору вспомнился допрос отца Петра Ольгой Хлуновой. Такая же тяжелая ненависть повисла в воздухе. Но теперь он чувствовал себя на месте отца Петра, и ему было легко. Страха не было «Не в силе Бог, а в правде» вспомнил он.

– Никто не хочет умирать, господин офицер. Только страх правду не убавляет. Правда она и есть правда.

Тиль молча смотрел на него, подавляя в себе приступ злобы. Потом медленно произнес:

– Вы, я смотрю, уже все разложили по полкам. Немцы бесы, русские ангелы. Все легко и просто.

– Скажите, господин Тиль, а те древние евреи, которые кричали «распни его», были одержимы бесами или нет? Они увидели, что Иисус отнимает у них надежду на обладание другими народами и возненавидели его. Ненависть – это бесовщина. А чем немцы отличаются от этих древних евреев? Русские точно так же хотят отнять у них надежду на обладание другими народами. Вот вы и беснуетесь.

– Наша расовая теория исключает право на жизнь таким неполноценным нациям, как евреи, цыгане, восточные славяне и прочие. Мы просто совершенствуем естественный отбор природы.

– Мне кажется, господин Тиль, Вы сами не верите в этот бред. Если проверить Ваше руководство на происхождение, то у многих обнаружится еврейская кровь, даже у вашего фюрера. В Европе все давно перемешалось. Что тогда делать с расовой теорией?

– Давайте перейдем к делу. Вас арестовали не для философских диспутов. Итак, меня интересует Ваша связь с партизанами и желательно с Москвой.

– Я же сказал, что Вам проще вернуть меня в гестапо. У меня нет связи ни с теми, ни с другими.

– Ваша позиция не так безупречна, как вам представляется. Мы арестовали нескольких ваших людей, и чем упорнее вы молчите, тем хуже им придется. Мы будем допрашивать и их. Возможно, они умрут под пытками. А виновником их смерти будете Вы.

– Я не знаю, о чем вы говорите.

– Что ж, я не предполагал иного результата. Тогда будем говорить по-другому.

Тиль нажал на кнопку звонка и сказал вошедшему дежурному:

– Отведите его в камеру дознания.

Уварова привели в подвальное помещение, в котором тускло горела электрическая лампочка и пахло сыростью. За небольшим столиком в углу два молодых упитанных мужчины в черных халатах, и грубых солдатских башмаках ели хлеб с салом, и с хрустом заедали их луком. Один из них, несмотря на молодость, имел обширную плешину, а другой – выдающиеся надбровные дуги, делавшие его похожим на орангутанга. Посреди комнаты стоял низкий топчан, а на стене висели инструменты пыток.

Увидев заключенного, они вытерли руки о полы халатов и уставились на Уварова, дожевывая обед.

– Дывись, Гриц, яки гарный хлопчик – медленно молвил плешивый, сцепив руки на животе – Вин швидко не сдохне.

– Живучий, сразу видно – так же не спеша ответил орангутанг – что там Тиль велел?

Плешивый прочитал переданную дежурным записку:

– Допрос с острасткой.

– Значит, зубы, ребра и пальцы. Больше ни-ни. Руки-ноги оставим на завтра. Слышь, пациент. Сегодня мы будем вышибать тебе зубы, ломать ребра и выламывать пальчики. Это у нас как запись на осмотр. Самая легкая процедура. Если останешься при своих интересах, то завтра очередь за руками-ногами. Ну, а что дальше, узнаешь потом. Так будешь разговаривать?