Дмитрий Дивеевский - До второго потопа

– Но, что греха таить, и у нас воинственности хватает.

– А я о чем говорил? Воинственность свойственна всему человечеству. Другое дело, по какому поводу она возникает. Ведь желание защитить собственный дом с мечом в руке, это тоже воинственность. Поэтому нельзя путать мотивы. Их мотивы – волчьи, наши – человечьи.

– Но нас обвиняют в том, что мы наравне с Гитлером нападаем на беззащитные страны. Я ведь работал в лагерях. Там политические такие разговоры ведут, что уши вянут.

– Так они же враги советской власти, чего от них ждать. Понимаешь, друг, человеческое сознание так устроено, что чаще всего находится под гнетом личных интересов и не склонно быть объективным. Кто такие политические заключенные? Люди, обиженные советской властью. Их зрение искривлено, они не хотят видеть очевидных фактов, например, того, что мы отобрали у Польши совсем не чужую землю, а то, что принадлежало нам многие века и ни пядью больше. Разве это не справедливо? Вот ты начнешь работать с местными жителями и узнаешь, как их угнетали паны, сколько они натерпелись за 19 лет оккупации. В больном мозгу польской шляхты когда-то родилась идея распространить Речь Посполитую «от моржа до моржа», то есть от Балтийского до Черного моря. И плевать она хотела на исторические обстоятельства в этом своем стремлении. В 1919 году они даже Киев прихватили, но не по Сеньке шапка оказалась. Погнали их оттуда. Потом воспользовались поражением Красной Армии на Висле, отхватили нашей землицы аж чуть не до Смоленска и возрадовались. А чему радоваться? У нас что, начало тысячелетия, и мы делим территорию между племенами? Нет, этот раздел давно уже кончился, и живут здесь нации, которые польского владычества совсем не хотят. Поэтому, когда пришла пора, погнали отсюда панов к всеобщей радости.

– Ну а финская война?

– Тоже на нас грязь льют, мол, мы агрессоры и прочее. Только как это получилось, что мы, захватчики, отдали Финляндии благодатные леса Карелии, а себе болота под Питером взяли и ничего больше от Финляндии не потребовали? Странная агрессия, правда? Мы, конечно, девушкой не прикидываемся, потому, как в таком мире живем, который глупости не прощает. Разменяли территории силой. Зато теперь Ленинград не находится в зоне досягаемости тяжелой артиллерии с финской границы. Война неизбежно начнется и тогда станет ясно, какой правильный шаг наше правительство сделало…

Они легли запоздно, но едва уснули, как их разбудил тяжелый гул самолетов, а затем буханье разрывов. Наспех одевшись, они выбежали на улицу и тут же ничком упали под стену дома. Земля качалась от взрывов тяжелых авиабомб. С грохотом рушились стены домов, кричали люди, синими искрами трещали замкнувшие электрические провода, удушливый дым забивал горло. Придя в себя, Уваров и Добровольский перебежками добрались до управления НКВД. В здание попала крупная авиабомба и оно горело. Тушить его было некому, но в выбитых окнах мелькали фигуры сотрудников, пытавшихся спасти документы.

Добровольский повлек Виктора за собой. По полуразрушенным пролетам они с трудом поднялись на второй этаж, где находилась каморка дежурного. Дежуривший в эту ночь пожилой сержант Бавыкин был контужен взрывом, но поста не покинул. Он открыл сейф, в котором висели ключи сотрудников, и сидел на полу с наганом в руке. Сотрудники забегали в дежурку, второпях хватали свои ключи и исчезали. Помочь Бавыкину ни у кого не было времени. Из уха у старика текла кровь, он ничего не слышал, и казалось, скоро потеряет сознание. Добровольский с Уваровым также не стали задерживаться в дежурке. Кругом грохотали взрывы, надо было спасать секретные документы. На счастье, кабинет Добровольского от взрыва не пострадал. Тот открыл сейф, вынул оттуда толстую общую тетрадь и пистолет.

– Держи, вчера для тебя подготовил. Здесь все данные на агентуру, явки, пароли. Теперь давай жечь всю секретную макулатуру. Слышишь, на окраине стреляют. Немцы идут.

Они разложили костер из бумаг прямо на полу. Тоже самое делали в других кабинетах.

Налет затихал, самолеты уходили на Запад, а стрельба в предместье слышалась все сильней. Там принимали бой пограничники. Покончив с бумагами, спустились на улицу. У входа в Управление собралась кучка оперработников, явно не знавшая что делать дальше. Из нескольких десятков сотрудников управления осталась только дюжина. Судьба остальных была неизвестна. Кто-то видимо, сгинул под бомбежкой, а кто-то застрял в пригороде. Многие сотрудники отправляли семьи в близлежащие деревни на дачи и в ночь на воскресенье уезжали к ним.

Последним из здания вышел Начальник управления комиссар третьего ранга Цветков. Сотрудники собрались вокруг него.

– Слышите: на окраине уже идет бой. Чем он кончится, мы не знаем. Нужно быть готовым к боевым действиям. Получайте оружие в каптерке и назад, сюда. Время идет на минуты.

Когда через десять минут Федор и Виктор с винтовками в руках и подсумками на поясах направлялись к месту сбора, то услышали совсем рядом пулеметные очереди. К управлению подкатил бронетранспортер с крестом на борту и взял под обстрел мелькавших около здания работников.

– Отходите в леса. Ищите наши части – прокричал начальник управления и упал от очереди, выпущенной в него из машины.

– Давай за мной – крикнул Виктору Добровольский и метнулся во дворы, окружавшие управление. Они петляли маленькими переулками и видели, что по основным улицам шла немецкая техника и грузовики. Поняв, что засветло из города не выбраться, решили переждать до ночи и залегли в густом смородиннике чьего-то частного сада. Куда идти дальше, они не знали.

Виктор лежал рядом с Добровольским в укрытии и думал о том, что совсем не ощущает страха. В его душе начал работать какой-то неведомый механизм, отключивший инстинктивный страх и сделавший рассудок независимым от чувств. Похоже, подобное происходило и с Федором, а может быть и со многими тысячами вступивших в войну советских людей. Войну долго ждали. С неизбежностью ее прихода свыклись, и как бы ни был ужасен ее лик, она не повергла в панику.

Их надежды выбраться из города на следующий день не оправдались. Части Красной Армии пытались отбить Гродно у немцев, и бои продолжались еще три дня. Немцы ввели осадное положение и заблокировали всяческое передвижение. Нужно было укрываться где-то здесь.

Вечер выдался тихий и теплый. Под тонкий звон комаров и далекую гармошку гуляющей молодежи остывающее солнце медленно пряталось за лесом. Дмитрий Булай с женой провожали день, сидя на скамейке у выхода в сад. На душе царило благостное настроение. Зеленые плоды усыпали яблони и вишни, обещая обильный урожай, летели к ульям последние пчелы, завершавшие трудовой день. Ветерок доносил от пасеки сладковатый запах меда.