Дмитрий Дивеевский - До второго потопа

Я полагаю, что причины такой политики заключаются не только в патриотической деятельности церкви в период оккупации. Для большевиков, уничтожавших церковь по идейным соображениям, это не могло быть причиной столь решительного поворота, ведь идейные антагонизмы остались.

Убежден, что мы являемся свидетелями проявления реального отношения к религии Иосифа Сталина, который никогда не был рьяным участником ленинского геноцида священников, и, думаю, скрывал свои истинные убеждения. На самом же деле сегодня становится очевидным, что он не принадлежит к группе врагов русского традиционного общества. Теперь, когда после длительной и жестокой схватки он полностью уничтожил эту группу и укрепил свой авторитет в результате достигнутых военных побед, он решил более не скрывать своего истинного отношения к церкви. Мы понимаем, что после периода геноцида, который он также формально возглавлял, Сталин не сможет на весь мир заявить о повороте своей политики. Но со свойственной ему хитростью он будет разворачивать ее шаг за шагом. Думаю, в его представлениях о том, как должна выглядеть большевистская Россия, есть место церкви.

Кроме того, введение Сталиным новых образцов военной формы, похожих на форму царской армии, отказ от Третьего Интернационала, как центра сионизма и космополитизма, активное возвращение в Персию и на Балканы, планы прямого подчинения Польши и Финляндии русским интересам, говорят о том, что он видит себя продолжателем традиций Царской Империи.

Дорогой Уинстон, я хотел бы еще раз подчеркнуть: наши представления о И.Сталине как большевистском вожде мировой революции не совсем корректны.

Думаю, в ближайшие годы нам предстоит убедиться, что он строит традиционную русскую империю под коммунистическим руководством и собирает вокруг нее страны-сателлиты.

Я не удивлюсь, что однажды он объявит об объединяющей роли православия под красным флагом в Европе, в первую очередь на Балканах. Это будет чрезвычайно опасно.

Искренне Ваш А.Иден»

Севка впервые пришел в сознание в санитарном поезде. Он почувствовал, что кто-то положил руку на его лоб и открыл глаза. Сквозь плававшие в глазах желтые круги увидел внимательный взгляд пожилой женщины с изможденным лицом.

– Ну, вот и очнулся – усталым голосом произнесла она – а мы боялись, что ты так там и останешься. Раны то у тебя не шуточные.

Севка с трудом напряг память: был бой, потом его накрыло взрывом. Все, больше ничего. Он едва пошевелил пересохшим языком: пить. Женщина улыбнулась – конечно, конечно, миленький. Пей. Теперь можно.

Она поднесла к его губам жестяную кружку с кипяченой водой. Севка сделал глоток.

– Как я ранен?

– Серьезно ты ранен, лейтенант. Одиннадцать осколков в тебе было. Один из них в мочевом пузыре, а еще один в печени. Полевые хирурги их вытащили¸ а теперь ты в эвакгоспиталь едешь. Назначением в Пензу. Считай, жить будешь. Но выправляться тебе долго предстоит.

– А Вы кто?

– А я санитарка в этом поезде. Хожу за вами, болезными. Тетей Марусей меня зови. Если что, всегда помогу.

Севка повел взглядом по вагону. В полумраке виднелись полки, занятые перевязанными и загипсованными людьми. Сквозь стук колес были слышны стоны и кашель, сильно пахло мочой и карболкой.

– Тебе теперь укрепляться надо – продолжала тетя Маруся – как повара ужин притащат, не отказывайся. Еда не больно аппетитная – перловка. Но хорошо, что хоть она имеется. С продуктами у нас плохо. Вот ждем, может, на остановке чего подбросят.

Она ушла и вернулась, когда в вагоне появились раздатчики еды и жизнь немного оживилась. Севка не мог есть самостоятельно. Обе его руки были пробиты осколками и перебинтованы. Любая попытка подвигать ими приносила боль.

Тетя Маруся кормила его с ложечки и приговаривала:

– За папу, за маму, за товарища Сталина..

После сильного наркоза Булай аппетита не чувствовал. Во всем его теле властвовала боль, но он заставлял себя жевать безвкусное месиво.

Потом снова забылся. Его сознание уплывало в темноту, но в душе брезжила радость – он снова выжил.

Под утро поезд прибыл в Пензу. В первых бликах рассвета часть раненых сгрузили из вагонов, перенесли на санитарные полуторки и повезли в госпиталь.

Севке не приходилось раньше бывать в этом городе, но он видел через щель в брезенте привычные картины. Все такие же, как и везде, деревянные домики за палисадниками, клены и тополя, кривые тротуары и разбитые дороги.

Затем появились первые пятиэтажные здания в центре города, и в лучах восхода машина остановилась у бывшей средней школы, на что указывала сохранившаяся у дверей вывеска.

Его определили в палату на 10 человек. Обитатели проснулись при размещении новичка и стали знакомиться с ним. Все молодые ребята, все с Курской дуги. Кто-то лишился конечности, кому-то залечивали ожоги, кто-то восстанавливался после чрепно-мозговой травмы, но здесь не было безнадежных как в других палатах и это улучшало настроение.

В семь утра в госпитале началось движение. Зазвучали голоса, послышалось звяканье жестяной и стеклянной посуды, запахло кухней. Когда солнце поднялось над деревьями, Севка увидел через открытую дверь палаты, как по коридору выносят тех, кто скончался ночью. Потом во дворе фыркнула полуторка и увезла свой скорбный груз на кладбище. Один из соседей по палате сказал, такие рейсы совершались каждый день. Госпиталь большой – на полторы сотни человек, народу умирает много.

В десять начался обход и в палату пришел пожилой военврач в сопровождении двух врачей помоложе. Посмотрев медицинскую карту Булая, доктор сказал:

– Если вы из породы Булаев, которых я знаю, то вы еще Гитлеру хвост прижмете. Скажите, Ваш отец, случаем никогда не работал на железной дороге?

Севка такого за своим отцом не помнил, но ему пришло в голову, что его двоюродный дядя, Алексей Булай, известный в городе революционер, работал как раз на железке.

– Кажется, дядька мой еще до революции подпольщиком на железке был.

– Вот, вот. Кажется, Алексеем его звали. В Орше мы с ним познакомились. Хорошо его помню, из железа и огня был человек. Вулкан, да и только. И какова же его судьба?

– Во время кулацкого бунта погиб, еще в двадцать первом году. Я под его фотографией и шашкой в школе сидел.

– Ну, что ж. Таковы судьбы революционеров. А Вас мы долго будем лечить. Думаю, полностью здоровым вы станете не раньше сентября.

– Простите доктор, а как Вас зовут?

– Проще простого, Петр Михайлович.

– Петр Михайлович, можно мне сюда родителей вызвать? Они в Горьковской области живут.

– Что ж, Горьковская область – не крайний свет, доберутся. Пишите им письмо. Пусть приезжают, а я, если потребуется, помогу им устроиться на постой.