Дмитрий Дивеевский - До второго потопа

– Садитесь, – сказал ему Булай – мы не СМЕРШ, долго с Вами разговаривать не будем. Снимем только первые показания и отправим куда надо. Сергеев, записывай допрос.

Сергеев развернул на столе замусоленный блокнот и приготовил карандаш.

– Имя, фамилия, часть и так далее.

– Перов Иван Сергеевич, русский, рядовой Русской Освободительной Армии. Вот и все.

Власовец, казалось, ничем не смущен.

– И как Вы оказались в РОА?

– Как и все, через плен. Контужен под Псковом осенью сорок второго. Полгода в концлагере, потом приехал Власов агитировать, я и пошел.

– Конечно, с целью перебежать к своим?

– Можно, конечно смеяться, но такая цель была у многих власовцев. Лучше отсидеть на Родине в лагерях, чем сдохнуть в немецких окопах. Но я такой цели не преследовал. Я по профессии преподаватель истории. Работал в Питерском университете и с самого начала понимал обреченность советской власти.

– Как это понимать?

– Понимать это надо очень просто. Что хотят большевики? Мировую революцию? А разве весь мир к такой революции готов? Могу Вас заверить – нет. Не готов. Не смогли мы разжечь пожар мировой революции. Задохнулся костерчик в восемнадцатом году. Ни немцы, ни венгры, ни поляки нас не поддержали. И стали жить не хуже нашего. Не знаю, настанет ли когда-нибудь время для всеобщей революции или нет. Но пока оно не пришло. А сегодня дело кончится плохо – большевики со своими планами осчастливить весь мир провалятся в бездонную яму. И мы вместе с ними. Тогда зачем я буду класть жизнь за власть, с которой в корне не согласен?

– А что же вы хотите?

– Вы не поверите, я ничего не хочу. Потому что то, чего я хочу, невозможно.

– Откройте тайну.

– Какая там тайна. Нет никакой тайны. Есть скромное желание видеть мир совершенным. А это невозможно. Нынешние люди по заповедям Иисуса Христа жить не могут. Вот и все.

– Однако интересно, что же это за картина такая воображаемая?

– Картина такая. Если бы вместо того, чтобы Бога распять, евреи услышали его призыв и составили себе новый закон жизни по заповедям, то худо-бедно за полторы тысячи лет человечество немало бы на этом пути продвинулось. Уж не знаю, как с искоренением массовой греховности ветхого человека, но уж наверное, таких страшных явлений, как фашизм оно не допустило бы. А оно настолько пало, что фашизм расцвел.

– Тогда что же Вы пошли служить фашистам?

– Я слабый человек, только не служить им пошел, а нашел способ выживания. Даже если бы пришлось стрелять, то в своих бы все равно не стрелял. Поверьте, таких у нас много.

– Но не все.

– Нет, не все. Есть настоящие лютые враги. А я так… Попал под колесо истории.

– С такими взглядами жить не захочется. Мировая революция ему, видите ли, не нравится.

– Честно скажу, не нравится, хотя понимаю, что за это мне не поздоровится. Однако однажды наступает час правды. Вот он у меня наступил. Судите, как хотите.

– Не мне Вас судить. Сергеев, доставь его в штаб СМЕРШ.

Сергеев энергичным движением надвинул на лоб пилотку, взял автомат и сказал арестованному:

– Выходи.

Что-то необычное послышалось Булаю в голосе старшины, но он не придал этому значения. Через минуту после того, как они покинули дом, Булай услышал короткую автоматную очередь и заячий вскрик Перова. Он выскочил на улицу и увидел власовца лежащим у изгороди. Из окон соседних домов испуганно выглядывали привлеченные выстрелами чехи. Сергеев посмотрел на Севку и криво улыбнулся:

– Хотел деру дать. Вот пришлось…

Горло Севки словно схватили железные пальцы. Стало трудно дышать. Он вырвал из кобуры пистолет:

– Ты, ублюдок…

Старшина, улыбаясь положил ППШ на траву, и встал распахнув руки:

– Стреляй, стреляй Всеволод Дмитриевич. Есть причина… стреляй.

Глаза его смотрели жестко и цепко, но рот кривился в жалостной улыбке. Это был не первый случай расправы старшины над пленными, и Севка ненавидел его в такие моменты. Овладев собой, он сунул пистолет в кобуру и сказал:

– Все, Сергеев. Больше терпеть не буду. Пойдешь под трибунал.

Он не успел вернуться в штаб, как с окраины города послышалась частая ружейная пальба. Вскоре примчался посыльный от командира пехотной роты, стоявшей на выезде из города:

– Товарищ лейтенант, на нас вышли власовцы. Много, командир просит Ваших пушек.

За две минуты развернули «студебеккеры» с прицепленными к ним орудиями и помчались по брусчатой мостовой на выезд. Стрельба там разгоралась. Вскоре в воздухе засвистали пули, и батарейцы увидели цепи солдат в немецких формах, перебегавшие от дома к дому. Позади них медленно двигался бронетранспортер, поливавший улицу из пулемета. Перед машиной не спеша шагал молодой офицер, не нагибавшийся под пулями. Похоже, он решил, что это его последний бой и источал торжественность приближения к смерти.

– Смотри, гусь какой – крикнул кто-то из батарейцев – ишь, марширует, подлюка!

Власовцев было много. Наша пехота отстреливаясь группами, отступала по садам и дворам.

Батарея загнала орудия за строения и спешно приводила их в боеготовность.

– Выкатывай на прямую наводку, по бронетранспортеру наводи – приказал Булай и увидел, что вывести орудие на позицию прямого выстрела будет непросто. Трассеры пулемета стучали частым дождем по стенам домов и густым зарослям палисадников.

– Смертники – услышал он рядом голос Сергеева – сами на рожон лезут.

Да, было похоже, что в город ворвалась банда отчаявшихся власовцев, которые решили идти напролом. До американцев здесь было рукой подать.

Батарейцы залегли. Сегодня, после капитуляции никто не хотел лезть под пули, хоть каждый не раз смотрел смерти в глаза. Севка понимал состояние своих солдат, но он знал и суровые законы войны.

– Сергеев, Кошевой, Разгон, за мной! – крикнул он и первым взялся за станину орудия. – Пошли!

Они вчетвером под градом пуль выкатили пушку на дорогу и как могли укрылись за ней. Пулеметчик в бронетранспортере целил теперь только в орудие, стараясь достать сгрудившихся за щитком людей.

– Крути штурвалы, Сергеев – кричал Севка, открывая затворную часть – крути, мать твою! Русские по русским палят! Разгон, давай бронебойный!

Разгон кубарем метнулся назад за палисадник и тут же снова возник со снарядом в руках. На последнем шагу он получил пулю в бедро и рухнул за пушку вместе со снарядом. Булай выхватил снаряд, втолкнул его в казенник. Затвор закрылся.

– Давай, Сергеев!

Пушка помолчала несколько секунд, водя стволом, затем ухнула и подпрыгнула. Снаряд ударил в бронетранспортер, и тот остановился, выбрасывая клочья пламени. Пулемет замолчал и тут же из садов заработали автоматы пехотинцев. Свинцовый дождь ударил в обратном направлении, разгоняя власовцев.