Олег Петров - Именем народа Д.В.Р.

Дмитрий Иванович решил, что пора готовиться к очередному разносу на ближайшем совещании, где критика стократ больней бьет по самолюбию, а начальственные слова звучат не упреками — приговором всей проделанной работе.

Громить на совещаниях Колесниченко любил, свои разгромные речи строил умело и грамотно. В нем жил незаурядный аналитик. Причем сделанный Николаем Ивановичем анализ обстановки зачастую открывал ситуацию с неожиданной стороны.

Начальственных разгонов Фоменко не боялся. Просто обидно бывало, потому как отчетливо понимал: заметного сдвига пока ожидать нельзя — милицейские кадры молоды, неопытны, очень многое в непростой милицейской службе молодежь только начинала постигать, причем зачастую — на собственных ошибках. Впрочем, как сам же Фоменко любил приговаривать, на сердитых да обидчивых возят воду и дрова.

Однако в этот раз Колесниченко отодвинул массивный кожаный бювар, в котором обычно размечал свои планы и даты предполагаемых совещаний.

— А как, Дмитрий Иванович, самому работается на «чугунке»?

Фоменко пожал плечами.

— Это на какую тему вопрос…

— То есть? — недоуменно поднял брови Колесниченко.

— Если насчет моего соответствия занимаемой должности…

— Вот от этого уволь! — засмеялся Колесниченко. — Нам на твою энергию и преданность делу жаловаться — что Бога гневить… Тьфу ты, черт! Никак не могу отучиться от этих присказок про боженьку, атеист называется! То и дело поминаю всуе! Однако от истины ты недалек.

Он помолчал, потом испытующе глянул на Фоменко.

— Есть у меня, Дмитрий Иванович, серьезное предложение к тебе. Как ты смотришь на то, чтобы городской угрозыск возглавить?

— И откуда же такая идея возникла? — нахмурился Дмитрий Иванович. — Да и, по-моему, не вакантное там место…

— Идея, как ты говоришь, возникла вот тут, — Колесниченко постучал себя пальцем по лбу. — В губкоме и с товарищами Матвеевым и Ивановым предложение по тебе провентилировал. Поддерживают, если, конечно, согласишься. Никто не неволит…

Фоменко молчал. Предложение Главного правительственного инспектора было и впрямь тем, чего он сегодня никак от Колесниченко не ожидал. Конечно, вновь заняться розыском и только розыском было заманчиво. Дмитрий Иванович в своей нынешней должности больше всего уставал не от обилия происшествий и преступлений, совершаемых по железной дороге.

Тяготило другое: львиную долю времени приходилось отдавать хозяйственным делам, обыкновенному администрированию. Иначе было просто невозможно, но Дмитрию Ивановичу уже не раз приходилось себя останавливать, когда он влезал в какое-нибудь уголовное дело не как начальник желдормилиции, а агент угро. В конкретном расследовании он чувствовал себя гораздо больше при деле, нежели в кабинете, заваленном бумагами и полном просителей, в трезвоне телефонов и в вечной нехватке времени из-за обилия заседаний и совещаний то в Главупре, то у начальника дороги, то еще где.

— Ну, чего молчишь, а, Дмитрий Иванович? — прервал его размышления Колесниченко. — Должности сравниваешь! И не сравнивай — явное понижение! Но я с тобой кругами ходить не собираюсь и уговаривать не буду. Одно скажу: обстановка в Чите требует грамотного руководства розыском. Пока никакого ощутимого толка от городского сыска не видно! К тебе обратился как к верному товарищу, по духу, по партии, по работе, на которую нас направили! Это я — не для красного словца! Ты лучше меня знаешь, что для раскрытия преступлений кавалерийские наскоки непригодны. Почему и предлагаю именно тебе сменить Гадаскина на читинском угрозыске…

— Что это — понижение, как-то не подумал, — улыбнулся Дмитрий Иванович. — Просто… уж больно неожиданно… Как понимаю, Гадаскину приговор ревсуда аукнулся?

— И не только! — ответил Колесниченко. — Суд вообще-то постановил Гадаскина считать невиновным…

— Да, только оговорил — «ввиду недоказанности»! — вставил Фоменко.

— Вот именно! — с досадой хлопнул ладонью по столу Николай Иванович. — Это же, сам понимаешь, дураку ясно! Подозреваемых в угрозыске бьют! И тон в этом задает начальник! Куда ж это годится! Чем мы в таком случае от царских сатрапов отличаемся? Ничем! Хватит уже — на полицейских зуботычинах наши деды и прадеды жили, отцам доставалось! И невиновный признается, когда бьют. Какие же это наши методы? Уверен, если доказательств собрано достаточно, никакому преступнику не выкрутиться. А если же мы не можем доказать, то метод кулака правду не приблизит. Собственно, кулак в ход идет именно тогда, когда подозреваемого припереть нечем, так? Вот в чем и беда!

Фоменко удовлетворенно кивнул. Он и сам на дух не переносил тех, кто старыми замашками создавал дурную славу новому пролетарскому делу.

Понятно, что героический красный партизанский командир, а ныне начальник Читинского городского отделения уголовного розыска Иосиф Гадаскин никоим образом не относился к представителям старого мира, тем паче, его карательным органам. Но чаще всего свою революционную ярость и злость на уголовщину Гадаскин выражал посредством увесистого кулака, чем поощрял на аналогичные подвиги и кое-кого из своих подчиненных.

Но не далее как в минувшем ноябре Политический Народно-революционный суд Забайкальской области рассмотрел в открытом судебном заседании дело по обвинению Гадаскина в нанесении побоев при допросе некому гражданину Шеневу, задержанному угрозыском по подозрению в грабеже.

Шенев накатал на Гадаскина жалобу, которую подтверждали и показания свидетеля Новикова. Расследование дела тянулось долго — с конца марта по август, когда его передали наконец в суд. Но и суд ничего не мог решить, так как потерпевший дунул в неизвестном направлении, тем самым себя, как грабителя, разоблачив. Потом и свидетель Новиков «стал в показаниях неуверен». Посему и вынес суд решение с формулировкой о недоказанности вины Гадаскина. Но те, кто регулярно посещал заседания суда, — а любителей поглазеть и послушать, как милицию судят, хватало, — сошлись во мнении, что попросту не смогли доказать или не хотели, но что милицейский начальник бил — сомнений нет.

Был уверен в этом, не первый день зная Гадаскина, и Фоменко. И понимал, как и многие руководители милиции, что происшедший с Гадаскиным скандал лег несмываемым пятном на всю милицию ДВР. Судили-то одного, но обыватель чесал под эту гребенку всех остальных милиционеров.

Очень долго в таких случаях нужно доказывать обратное, возвращать веру у людей в чистоту тех, кто их охраняет от уголовщины. Один синяк от милицейского кулака не только лишает «чистоты мундира», но и надолго убивает доверие к служителям закона, а то и вообще лишает надежды на то, что в этом мире можно найти справедливость. И чем любитель кулачного боя или тех же льстивых подношений «барашка в бумажке» по должности милицейской выше — тем в глазах людей больший урон делу защиты справедливости и авторитету милиции наносится.