Николай Свечин - Мертвый остров

– Я дипломат, а не полицейский, – ответил консул. – Обещаю, что перешлю все нашей полиции и попрошу разъяснений. Но это может занять много времени.

– Вы сообщите мне результаты вашего запроса?

– Полагаю, что получателем ответа станет сахалинская администрация. В лице генерала Кононовича. А уж в его власти довести полученные разъяснения до сведения вашего высокоблагородия.

– То есть от вас я ничего не узнаю?

Кузе энергично покачал головой:

– Нет, что вы! Я хорошо понимаю необходимость добрососедских отношений между нами. Генерал далеко, а вы рядом! Без вашего содействия мне трудно будет исполнять свои обязанности.

– Рад это слышать. Значит…

– Значит, что вы, господин надворный советник, узнаете от меня все раньше господина Кононовича. Правда, неофициально, устно, без бумаг, но зато все.

– Буду признателен и расценю это как шаг к установлению между нами взаимопонимания. Но… я прав насчет якудзы?

– Частным образом могу предположить, что это возможно. Как там у русских? Рыбак рыбака видит издалека. Не исключаю, что наши и ваши преступники сумели договориться между собой. А якудзу интересует все, что может принести прибыль.

– Господин консул имеет еще что мне сообщить?

– Да. По поводу шхуны. Я знаю ее почтенного хозяина господина Унэмэ. Два года подряд я помогал ему с оформлением патента на лов рыбы в заливе Терпения. Но в апреле этого года произошло несчастье. «Окаги-мару» получила сильные повреждения в устье реки Аянка. Вот уже два месяца она стоит на ремонте в Хакодате. И никак не могла быть неделю назад в Набильском заливе!

Лыков задумался. Это были важные сведения, и вряд ли консул его обманывал. Зачем?

– Вы считаете, что кто-то замаскировал свое судно под «Окаги-мару» в преступных целях?

– Да. Вы, господин Лыков, спросили мое мнение об этом… прискорбном и загадочном происшествии. Я все еще не готов дать вам ответ. Но проделка с кораблем и сам характер случившегося, на мой взгляд, подтверждают вашу догадку. Якудза перешла границы дозволенного. И наше правительство не оставит это без последствий!

Лыков поднялся.

– Когда вам удобно забрать тело соотечественника?

– Я пошлю людей сегодня же. Мы сфотографируем его, запишем приметы и погребем. Это понадобится полиции для опознания. Вы позволите оставить у себя это? – Консул кивнул на лыковские трофеи. – Для той же полиции…

– Конечно.

Русский и японский чиновники расстались вполне доброжелательно. Алексей вернулся к себе, почаевничал. В семь должен явиться Голунов, а в восемь сыщик обещал заглянуть на ужин к смотрителю. И заставить его съесть несъедобный хлеб… Вот ведь скотина! Из таких, что грабят нагих. Вспомнив эту поговорку, Лыков крикнул Ваньку Пана и сказал ему:

– Скоро придет человек, такой, знаешь… основательный. Проводи его ко мне. И вели Фридриху подать чай с закусками на двоих. Чай пусть берет самый лучший!

Только он успел распорядиться, как появился Голунов. Каторжный был уже без цепей, но в арестантском халате и с наполовину обритой головой. В руках он держал мешок. Подобно Ивану Збайкову неделю назад…

Начальник округа усадил гостя за стол, как равного, и стал угощать. Тот пил ханькоусский чай и нахваливал. Збайков в похожей ситуации тоже держался с достоинством, но готов был руки Лыкову целовать. А ведь бывший маз! Не то Голунов. Пришел из кандального отделения арестант, спокойный и немногословный. Цедит чай и помалкивает. Ни о чем не просит. А главное, вид у него такой же, как и всегда. На воле старший унтер-офицер Голунов никому не кланялся и здесь явно не собирается. Хотя зажат между Царем и Шелькингом. От Лыкова зависит, попасть ему на ваканцию или подыхать в вонючей казарме. А Калина Аггеевич спокойно расспрашивает об общих знакомых. Сейчас допьет и вернется на нару, как ни в чем не бывало. Гордый, достойный человек.

Алексей выждал паузу, не дождался никаких просьб и сказал:

– Мне скоро к смотрителю. Вещи, я вижу, ты из тюрьмы забрал?

– Да.

– Жить будешь у меня, в гостевой комнате.

– В качестве кого?

– Качество мы тебе вечером придумаем. Я велю истопить баню, посидим, помаракуем…

– Алексей Николаич, ты меня ни с кем не спутал?

– Да вроде нет. Ты что, боишься, я стану делать из тебя капорника?

– Ну…

– Какой из тебя доносчик? Смех один. Вот скажи, ты бы меня бросил, кабы я оказался в трудном положении, а ты мог бы помочь?

Голунов молчал, соображая.

– Что, мимо бы прошел? Руки не подал?

– Ну, подал бы…

– А почему про Лыкова тогда плохо думаешь? Я какой был, такой и остался. Хоть надворный советник из Департамента полиции. Временно исправляющий обязанности начальника округа… Опять же, ты мне жизнь спас на войне!

– Ты мне тоже.

– И хорошо! Поэтому слушай. Жить будешь у меня. Пока я при должности, в тюрьме тебе делать нечего. А поскольку Лыков еще не государь и амнистий не выдает, ты остаешься каторжным. Только переходишь в разряд исправляющихся.

– А что я у тебя делать буду? Лакейству не обучен.

– Тут семь человек прислуги. Самовар без тебя есть кому подать.

– Тогда кем я буду? Не понимаю!

– В баньке сообразим, как назвать твою службу. Все, мне пора к смотрителю. А ты поешь сейчас, я им скажу.

Ужин у смотрителя начался натянуто. Шелькинг очень хотел помириться с Лыковым. Ради этого «майор» пошел на расходы, и стол его ломился от яств. Главным блюдом была пара медных фазанов, прозванных так за цвет оперения. Эти вкусные птицы водятся только на Японских островах. Каким-то образом Виктор Васильевич смог их раздобыть. А дорогого гостя он поил настоящей водкой (на Сахалине даже чиновники обычно пьют разбавленный спирт). Лыков смягчился, и ужин прошел по-людски, без скандалов. Миска с ломтями злосчастного хлеба присутствовала на столе, но к ней никто не притронулся. Шелькинг усвоил урок: за все время пребывания Алексея в должности жалоб на качество хлеба больше не было.

Вечером Лыков с Голуновым сидели в раздевальне и пили коньяк. Рядом бесшумно прислуживал Фридрих Гезе: нарезал закуски, подливал в стаканы. Наконец сыщик жестом отослал парня и произнес:

– Рассказывай, Калина Аггеевич.

– О чем? Как заделался каторжным?

– Да.

– Бог так распорядился. Не пофартило…

– А поподробнее?

– Могу. После войны я вышел в отставку. Но с Кавказа не уехал. Сначала был праздношатаем, но деньги быстро кончились. Ну и спутался с контрабандистами.

Лыков расстроился:

– Ах, ну зачем! Ты же дважды георгиевский кавалер!

– Затем, что деньги понадобились. Кунак сел в тюрьму, под следствие. Добрый кунак, за такого в огонь и в воду! И надо было его выкупать. Прокурор и следователь пять тыщ запросили на двоих. Где взять? Я и решил.