Леонид Юзефович - Триумф Венеры. Знак семи звезд

Знаменитый в свое время сыщик Иван Дмитриевич Путилин при жизни был фигурой загадочной и легендарной: не то полицейский Дон Кихот, не то русский Лекок, и образ его безнадежно расплылся между этими двумя полюсами, реальный человек перестал существовать. К тому же за сорок лет, в течение которых он ловил воров и убийц, никому из газетных репортеров ни разу не удалось взять у него интервью, свое дело Иван Дмитриевич предпочитал делать молча. Когда же в 1892 году, незадолго до смерти выйдя в отставку, он доживал век в крошечном поместье на берегу Волхова в Новгородской губернии, туда приехал некто Сафонов, третьеразрядный столичный литератор. Как-то он втерся в доверие к хозяину и предложил по его рассказам и от его имени написать книжку воспоминаний, за что скромно просил половину гонорара. Оставшись к старости совершенно без средств, тяжело больной, Иван Дмитриевич принял предложение. И напрасно. Вышла эта книжка, и бесчисленные легенды о великом сыщике, кочевавшие из уст в уста, начали бледнеть, пропадать, как всегда бывает, когда предание обретает одну-единственную форму. Загадка исчезла, таинственный ореол облекся в слово, пустое и холодное, и вскоре потух. Иван Дмитриевич умер, и убогое сочинение Сафонова легло на крышку гроба, прочно придавив ее своей тяжестью. Бездарность обладает завидным умением закрывать все вопросы.

Впрочем, легенда могла зачахнуть и сама по себе, — не стоит во всем винить беднягу Сафонова, и без того, наверное, давно забыли бы Ивана Дмитриевича Путилина.

Его происхождение туманно, он явился в столицу из какой-то уездной глуши, чуть ли не в лаптях, служил простым будочником, сыскным агентом, смотрителем на Сенном рынке и опять агентом, только высшего ранга, и даже к концу жизни, увенчанный чинами и наградами, для многих остался всего лишь ищейкой, чьи ордена суть жетоны собачьей выставки. Знаток трущоб и аристократических клубов, ночлежек и салонов, свободно чувствовавший себя и в мундире с лентами, и в лохмотьях, надетых для погони за преступником, Иван Дмитриевич одновременно обитал в двух мирах и в итоге был забыт обоими. В именном указателе столетия его фамилия не значится.

Между тем, однажды он стал героем драмы, которая едва не изменила ход истории. Речь идет об убийстве князя фон Аренсберга, австрийского дипломата. Чудовищное преступление всколыхнуло весь Петербург, но волны скоро улеглись, поскольку немногие успели серьезно задуматься над тем, какие последствия могла иметь эта драма.

Так уж получилось, что ее подробности известны мне лучше, чем кому бы то ни было.

И вот почему.

Накануне первой мировой войны мой дед поступил на службу в русское представительство бельгийской фирмы «Жиллет», производящей в числе прочего популярные бритвы, и был командирован в Новгородскую губернию с образцами товаров. На вокзале он купил мемуары Путилина, изданные вторично и под новым заголовком: «Сорок лет среди убийц и грабителей». Где-то на берегу Волхова, ожидая парома, молодой коммивояжер прилег на траве с этой книжкой в руках, и тут к нему подсел солидный господин лет шестидесяти, с пышными бакенбардами. Оказалось, это сын мемуариста — Путилин Иван Иванович. Приятное знакомство продолжилось на пароме, затем в поместье Путилина-младшего, куда дед приглашен был попить чайку и где ему посчастливилось услышать удивительную историю поисков убийцы князя фон Аренсберга.

Кстати, между делом дед сумел уговорить Путилина-младшего приобрести несколько изделий фирмы «Жиллет». По-видимому, это произошло в самом начале беседы, когда образ Ивана Дмитриевича еще не обрисовался во всем своем величии. Позднее подобная мысль ему и в голову бы не пришла, коммивояжерские интересы пущены были побоку.

Чаепитие затянулось далеко за полночь, и я отчетливо представляю себе обстановку, в которой дед слушал рассказ Путилина-младшего — самовар на столе, чай в стаканах, сухарики в плетеной сухарнице, варенье, а за окнами, растворенными в сад, трещат кузнечики. Мошкара пьется вокруг лампы. Июльская ночь тысяча девятьсот четырнадцатого. Недавно в Сараеве убили эрцгерцога Франца-Фердинанда: в другое время рассказ Путилина-младшего был бы другим. Не случайно в его изложении вся история сильно отличается от книжной версии, хотя оба варианта начинаются одинаково: утром 25 апреля 1871 года на квартиру к Ивану Дмитриевичу явился курьер от шефа жандармов графа Шувалова.

Правда, в книжке написано, будто курьер тотчас объявил про убийство князя, а дед со слов Путилина-младшего рассказывал иначе: курьер сказал, что у подъезда стоит карета, в которой Ивану Дмитриевичу надлежит немедленно ехать в Миллионную улицу по чрезвычайно важному делу, но по какому именно, объяснить отказался, и это было обидно.

Впрочем, Сафонова можно понять. Опасаясь цензуры, он изобразил отношения между жандармами и полицией в самых идиллических тонах, чего, конечно, нигде и никогда не бывает. Но, не говоря уж об истинном положении дел, обида Ивана Дмитриевича как бы придавала всему повествованию начальный заряд энергии. Дед с удовольствием сжимал эту пружину.

Итак, обидевшись, Иван Дмитриевич сказал курьеру, что с ним не поедет, а через полчаса прибудет сам, выпил чаю, поцеловал жену и стал одеваться.

— Кучера звать? — спросила жена, оправляя на нем галстук.

Он помотал головой.

— Лошадей жалеешь, а себя не жалеешь, — сказала жена.

Не ответив, Иван Дмитриевич расчесал гребешком свои длинные, свалявшиеся за ночь баки, еще раз поцеловал жену и вышел на улицу. Тут же к нему с двух сторон подлетели двое извозчиков — следствие новой должности. С недавних пор, став начальником сыскной полиции, он всякий раз обнаруживал утром у подъезда кого-нибудь из этой братии, почитавшей великим счастьем заполучить в седоки самого Путилина. Денег с него не брали. Иван Дмитриевич не возражал, ездил задарма, но с одним исключением: непременно платил тем ванькам, которые состояли у него в агентах. С ними не позволял себе ничего лишнего. Лишнее — это личное, а на службе оно только мешает. Накатал на полтину, изволь, братец, получи. Все по совести. Так же и в другом деле, тайном.

Иван Дмитриевич был суеверен и сел в пролетку к тому извозчику, что подкатил справа. Он считал позором для себя прибыть к шефу жандармов, не разузнав прежде о происшествии в Миллионной, поэтому решил следовать обычным утренним маршрутом — на службу. Там уж агенты обо всем доложат.