Сергей Лавров - Мултанское жертвоприношение

На следующее утро, шестого мая, Головизнина отправилась обратно, из Чульи в Анык. На том же самом месте она опять увидела ничком лежащего мужика. Только теперь пола азяма была откинута с плеч, и ясно было видно, что у тела отсечена напрочь голова. Там, где должна была быть шея, чернела кровавая рана. У меня были подобные дела, я это зрелище ясно представляю.

Девица, разумеется, припустила с визгом к дому, а уж полицию вызвал ее отец.

Первый полицейский появился у трупа… когда бы ты думал? Не в тот же день, нет! Это тебе не столица! И даже не на следующий день! Первый полицейский посетил сие мрачное место лишь 8-го мая около полудня! Это был волостной урядник Соковников. Вместе с сотским деревни Анык, Сосипатром Кобылиным, они осмотрели тело и организовали… только не смейся… охрану места происшествия! Это на третьи-то сутки! При этом крови вокруг они не видели, и голову, несмотря на розыски не нашли.

— Милое дельце! — поежился Петька Шевырев. — В газетах-то все это несколько благолепнее представлялось!

— Еще через два дня, десятого мая, — продолжил свой рассказ Кричевский, — к месту происшествия прибыл становой пристав из Старого Трыка господин Тимофеев. Стало быть, уже пять дней лежало обезглавленное тело на тропе. Он и составил акт осмотра места обнаружения трупа, который послужил, наконец, основанием для возбуждения уголовного дела. В нем пристав отметил некоторые существенные для понимания дела обстоятельства. Лапти погибшего были чисты, хотя и мокры. Это свидетельствовало о том, что он не пришел туда самостоятельно, поскольку кругом грязь и топь. Его принесли.

Азям и исподняя рубашка убитого имели обширные кровавые подтеки, что вполне соответствовало характеру причиненного ранения, однако на предметах, окружавших труп, следов крови обнаружено не было. Это наблюдение подкрепляло предположение о посмертной переноске трупа.

Хотя руки погибшего были заправлены в рукава азяма, его воротник едва подходил под лямки заплечной котомки. Кроме того, отсутствовал кушак, которым надлежало подпоясывать азям. Это могло свидетельствовать о том, что азям надевали уже на труп.

Края раны были красные, кровавые, сгусток крови полностью заполнил трахею наподобие пробки, что могло произойти только в том случае, если при отделении головы сохранялось сердцебиение. Это означало, как ты понимаешь, что отсечение головы было прижизненным. Под правым плечом трупа обнаружена ровно остриженная прядь белокурых волос.

Рядом с трупом отмечена обширная, вытоптанная множеством ног площадка. По свидетельству девицы Головизниной, 5 мая ее не было.

— А шестого мая была уже? — спросил в волнении Шевырев.

— Так вот то-то и оно, что черт его знает! — в сердцах отозвался Константин Афанасьевич. — Хуже нет — по чужому акту работать! Одно дело, если ее и шестого не было, тогда на это можно вообще наплевать и забыть!

— Отчего же? — не понял журналист.

— Да оттого же, что там караул крестьянский стоял двое суток! — воскликнул полковник. — Не по воздуху же эти караульщики летали над трупом, там ведь, как пишут, топко кругом! Конечно, площадку вытоптали! Я полагаю, и про то, как одет он был, можно забыть. Уж наверняка крестьяне эти лазали в его котомку, а для того надобно было ее с плеч снять, да потом снова надеть, иначе не развяжешь. И кушак они же спереть могли! Но, полагаю, более чудес они бы с покойником этим проделывать не решились. Это если только кто до прибытия урядника Соковникова ухитрился проделать.

— А что — были и еще чудеса? — спросил его приятель.

— Были, да еще какие! Пристав ни с того, ни с сего распорядился везти тело не в деревню Анык, до которой по тропе было четверть версты, а к вотякам, в Старый Мултан, до которого от Аныка лесною дорогою еще версты три.

— Может, на то у него веские основания какие имелись? — осторожно предположил Петька.

— Может и имелись, — сказал Кричевский, — только я узнаю об том лишь по приезду. Ему, конечно, виднее тогда было. Проще всего положить, как твой Короленко, что пристав просто не любит инородцев, оттого и отправил им сей презент на сохранение да на муку. Знаешь, есть в народе такое выражение: «сухая беда». Крестьяне, на чьей земле найдут труп — сущие мученики. Их наряжают в караулы, зовут понятыми при вскрытии и следствии, таскают по допросам. На них лежит обязанность сохранять труп до передачи его в волость, а когда это случится — одному Богу известно, при нашей-то расторопности. А у них посевная, или покос, или, того хуже, жатва, когда каждый день год кормит! В доброе старое время при подобной напасти форменно откупались от наезда властей: это, собственно, и называлось «сухой бедой». Неповинные в крови все же платили деньги и откупались от беды «насухо», чтобы она к ним не приставала. Иногда целыми сходами постановлялось тайно вывезти труп на чужую землю и этим отвести от себя око начальства. Ох, сколько я с этим намучился! И, главное, ведь правды ни от кого не дознаешься! Молчать все будут, как рыбы, коли сговорились! А следственных экспериментов до чего боятся!

Но ведь можно и иначе вопрос поставить. Надобно ведь помнить, что пристав Тимофеев мог любить инородцев-вотяков, мог и не любить — об том нам с тобою пока ничего неизвестно. А вот в том, что господин Короленко, бывший ссыльный, уж точно недолюбливает приставов и любых других представителей власти нашей, я думаю, сомнений быть не должно! Полагаю, немало они ему крови попортили… Так ведь и поделом. Отчего же не предположить мне сейчас для начала, что это господин Короленко из желания насолить приставу объявил на всю Россию через газетки ваши решение его глупым и вздорным, вызванным одною лишь племенною приверженностью русскому духу, а отнюдь не стремлением как можно вернее свой долг исполнить? Господин ведь Короленко сам на месте преступления тоже лишь через два года объявился! Вольно ему укорять пристава за то, что тот, может быть, крестьян деревни Анык пожалел, послушался их, да и велел везти тело к вотякам! Сам-то господин Короленко, будучи малороссом из переселенных поляков, нас, титульную нацию, ох как не жалует! Ему, разумеется, всяк другой милей — хоть вотяк, хоть сам черт!

— Будучи на Кавказе, слышал замечательный анекдот! — засмеялся Петька. — Офицер один другому рассказывал про своего кунака-кабардинца. «Ахмет, — спрашивает офицер, — кто для тебя русский человек?» «Русский человек для меня брат!» — отвечает правдиво Ахмет. «А кто для тебя черкес?». «А черкес для меня шайтан, собака паршивый! Но все же лучше брата».

— Одним словом, вотяки тело безголовое безропотно приняли… Да и куда им было деваться.

— А как установили личность убитого? — спросил Петька, все еще улыбавшийся своим военным воспоминаниям.