Иван Любенко - Роковая партия (сборник)

Начальник сыскной полиции внимательно слушал бледного юношу, в то время как заместитель, согласно циркуляру, составлял протокол.

– Я зашел, а потом выстрел, смотрю, Яков Спиридонович на лавочке сидит, точно как сейчас. Я сразу не понял, в чем дело. Подошел поближе, разглядел, а потом со страху в дом… Там уже Демьян всполошился, выскочил, увидел хозяина мертвого и давай на помощь звать. Вот и все, – дрожащим голосом объяснял молодой человек.

– А скажи-ка мне, любезный, блокнотик-то этот так и лежал на лавочке? – слегка прищурив левый глаз, выспрашивал Поляничко.

– Как все было, так и есть, – пересохшими от волнения губами почти прошептал парень.

– А может, мил-человек, ты что-нибудь случайно взял? – допытывался Ефим Андреевич.

– Нет, ничего не брал. Я испугался и в дом, – начинающий педагог с трудом выдерживал пристальный взгляд полицейского, отворачивался и прятал глаза.

Калитка распахнулась, и в ней появились два господина. Первый, в темном костюме явно из дорогого английского сукна, в начищенных до блеска туфлях, огибая искусственный пруд по каменной извилистой дорожке, решительно направился в сторону начальника губернского сыска. За ним, не спеша, внимательно осматривая прогулочный дворик, выкидывая трость, шествовал одетый в темно-синий костюм мужчина среднего телосложения, с правильными, скорее европейскими чертами лица: прямо посаженный, слегка удлиненный нос, серые глаза и небольшой подбородок добавляли внешности присяжного поверенного черты аристократа. Слегка заметные мешки под глазами свидетельствовали о нездоровой привычке работать по ночам. Белоснежная сорочка выигрышно подчеркивала черный галстук.

– Вы что ж это, городовой, посторонних пропускаете! – вскочив из-за стола, гневно возмутился Каширин – вечный заместитель начальника сыска, и от того, что ждать ему заветной первой должности никак не меньше пяти лет, коротышка-полицейский был зол, сварлив и груб. Сильных духом людей уважал, но в душе люто ненавидел и при случае, пользуясь властью, старался их всячески унизить, поскольку сам был созданием слабым, впечатлительным и оттого ранимым.

– Это, Антон Филаретович, не посторонние, а уважаемые люди. Наш городской зодчий – Кусков Григорий Павлович с адвокатом Ардашевым. Рад вас, господа, приветствовать, да жаль, что при сих делах скорбных, – шагнул навстречу Поляничко.

Архитектор пожал протянутую сыщиком руку и остановился в нерешительности, явно шокированный трагической картиной. Затем чуть слышно произнес:

– Как же так, неужто Яков Спиридонович решил самолично с жизнью распрощаться?

– Увы, господа, я думаю, что ему в этом кто-то помог. Если бы он сам в себя стрелял, тогда бы пистолет или там ружье, скажем, должны были остаться на месте происшествия, а их, как видите, нет. Так что смертоубийством здесь попахивает, – поглаживая по привычке усы, заключил Ефим Андреевич.

– Никак не возьму в толк, кому Толобухин помешать мог? Я его давно знаю. В Ставрополь он чуть ли не пешком с Вологды пришел. Работал подсобником на стройках, а потом сам артель сколотил и стал подряды брать. Строил лучше и быстрее всех. По моим проектам мы столько храмов православных да особняков возвели! Возьмите, к примеру, мечеть на Гимназической улице. Веками стоять будет! Даже зимой его каменщики без дела не сидели: они каждый камень со всех сторон так обтачивали, что весной, когда начинали делать кладку, шва видно не было. А доброты Яков Спиридонович был необычайной – все, что нажил, все племяннику, молодому учителю музыки, завещал. Помню, говорит как-то мне: «Завидую я Иннокентию – парень как птичка певчая, весь в мелодиях да напевах живет. Абсолютный слух имеет. Ну, разве это не дар божий? А раз так – пусть музыкой и занимается. А что до денег, то хватит ему и моих кровных». Бывало, сядет вот на эту самую лавочку да слушает с умилением, как Иннокентий ему на скрипке вариации всякие изображает. А врагов-то у него в городе не было. Нет. Человек-то был смиренный. Сказано – созидатель, – грустно поникнув головой, с печальным вздохом выговорился архитектор. Потом помолчал и снова продолжил: – Правда, год назад, отдыхая в Крыму, влюбился он в одну барышню, Ангелиной ее звали. Яков в шутку ее ангелочком величал. Как-то вечером поехали они в горы закатом любоваться. А тут волк на тропу вышел. Ее лошадь от страха заржала, на дыбы и понесла. У самого обрыва оступилась и сорвалась, горемычная, в море. Лошадка-то выплыла, а Ангелина нет. С тех пор Яков Спиридонович сам не свой стал, – Григорий Павлович опять замолчал, но спустя мгновение, уже деловым тоном, заметил: – Уверен, что опыт господина Ардашева поможет нам разобраться в этом деле, и, надеюсь, с вашей стороны возражений не будет.

– Так что же такое получается: архитектор нанял адвоката, и теперь вся эта интеллихенция будет нами верховодить? – ехидно искривив лицо, с хорошо различимой издевкой в голосе произнес Каширин.

– Нанимают извозчика, адвоката – приглашают. Стоило бы запомнить. И когда же, наконец, уважаемый Ефим Андреевич, ваш подчиненный успокоится. Ведь давно известно: злые да завистливые долго не живут, – усмехнулся Ардашев и, неспешно подойдя к самому краю скамьи, аккуратно поднял раскрытый блокнот с оторванным первым листком, затем, держа его между ладоней, положил на стоящий неподалеку столик и принялся внимательно изучать через увеличительное стекло карманной лупы.

– Ваша правда, Клим Пантелеевич, а бывает, смотришь – и человек хороший, а Господь, глядишь, его к себе и позовет. Ну кому мешал наш убиенный? – произнес в задумчивости Поляничко и, резко повернув голову, внимательно посмотрел Иннокентию в глаза.

– Вы что, меня подозреваете? Да я его как отца родного любил! – срываясь на фальцет, почти кричал тощий молодой человек в темно-синем учительском сюртуке.

– Вот сейчас проедем в участок, до утра посидишь в кутузке, успокоишься, подумаешь, а на рассвете мы тебя еще раз допросим. Не сознаешься – так и останешься сидеть до конца следствия; да только уже не в камере полицейского управления, а в тюремном замке, вместе с конокрадами, шниферами [4]и гейменниками [5]. А там, дорогой мой, твои диезы с бемолями никто слушать не будет. Так куда ты спрятал пистолет, из которого застрелил дядюшку? – «по-свойски», похлопывая парня по плечу, осведомился Поляничко.

– А мы его, Ефим Андреевич, в камеру с Митькой-Людоедом посадим, что в Обжорном ряду пирожками с человечиной торговал, так к утру от него только косточки на холодец останутся, – с серьезным видом напускал страхов Каширин.

– Да хоть на виселицу ведите, а дядю я не убивал, – стоял на своем подозреваемый.

В это время Ардашев засунул руку, покрытую носовым платком, в водосточную трубу, пошарил внутри и вытащил оттуда револьвер.