Иван Любенко - Роковая партия (сборник)

– Разрешите, уважаемый Клим Пантелеевич, от лица всего судебного департамента поблагодарить вас за столь блестяще проведенное расследование, – восхищенно бормотал Леечкин и двумя руками тряс руку Ардашева.

– Действительно, виртуозная работа. Слушал я вас и как будто фильму новую в «Биоскопе» смотрел, жаль только, что очень уж она кровавая, – затушив в мраморной пепельнице сигару, высказался Понойотис.

– Готов платить по счетам, – хлопнув себя по карману, расплылся в улыбке не в меру упитанный Третьяков.

И только Каширин не проявлял восторга, а задумчиво смотрел в окно и дымил папироской в открытую форточку, предвкушая удовольствие от скорой расправы над бывшим уже банкиром в камере полицейского управления.

…Меня убили в прошлую пятницу. То майское утро не предвещало беды. Как обычно, завтрак подали к девяти…

В России книги всегда были роскошью. В Древней Руси ими владели почти исключительно монастыри, поскольку монахи и были теми переписчиками, кто кропотливым трудом создавал в кельях шедевры древнерусской словесности. И только потом, с изобретением печатного дела, у богатых вельмож стали появляться библиотеки. Равнодушие к просвещению и беспечность потомков, наряду с пожарами, набегами завоевателей и нашествиями крыс, безвозвратно уничтожали бесценные собрания. Их оставалось не так уж и много, но они были почти в каждой семье. Иногда единственную книгу вместе с иконой передавали из поколения в поколение и хранили как святыню, завернутую в чистый кусок холста, на самом дне фамильного сундука.

Вот за такими шедеврами и охотился Захар Захарович Кукушкин. Книги составляли смысл всей его жизни, а их собирательство давно приняло извращенную форму страсти. Они были его лучшими друзьями, заменяя привычный для других круг общения. Уходя на службу, он боялся оставлять их без присмотра и торопился обратно, как любящий отец спешит с кульком гостинцев к малой ребятне.

Детство Кукушкина сильно отличалось от развеселого, многоголосого, звонкого и бесшабашного времени, что катилось кубарем с заросших полевой ромашкой окрестных холмов и оканчивалось в холодных и стремительных водах Ташлы-реки. Здесь его сверстники, подкатив штаны и скинув рубахи, ловили раков у самого берега, а позже варили их на костре, поеживаясь от уже холодных сентябрьских ветров. А потом, рассматривая бесчисленные яркие звезды на темном, как уголь, небе, они с замиранием сердца пересказывали одну и ту же страшную историю о блуждающем по ночам призраке – юной монашеньки с отрубленной головой, которую она ищет-ищет вот уже сто лет, да никак не может найти.

Нет, у Захарки, как звала его мать, детство было другое. Ребенком он любил закрываться в отцовской библиотеке и, сиживая подолгу в большом кожаном кресле, дышал одним воздухом с пожелтевшими от времени страницами, предаваясь спокойному блаженству созерцания человеческой мысли, одетой в буквенную форму великого русского языка.

Иногда библиофилу везло, и он почти за бесценок покупал поистине драгоценные книжные шедевры. Что и говорить, на прошлой неделе в руки попала «Черная магия смерти», изданная в Петербурге еще в 1810 году. Одетый в дорогую кожу фолиант пылился на полке букинистического отдела магазина «Читальный город», принадлежащего адвокату Ардашеву. Всего за пять рублей он оказался владельцем раритета почти столетней давности. А на последней странице – закладочка, в виде аккуратно свернутого вдвое листка. Так, никому не нужная теперь бумаженция безвозвратно минувшего славного девятнадцатого века – «сохранная расписка Московской ссудной казны от 1811 года». «Может, знакомый нумизмат и заинтересуется. Глядишь, и покупку-то оправдаю», – мечтал, разглаживая сухой ладонью тонкие изгибы гербовой бумаги, Кукушкин.

Жил коллежский регистратор в свои сорок лет бобылем, и это понятно, потому что ни одна женщина не смогла бы выдержать его второе увлечение – разведение сиамских, английских и персидских кошек, кои были в его небольшой квартире полноправными хозяевами. Некоторых он продавал, но постоянно с ним проживало не менее полутора десятка этих не всегда дружелюбных особей. Был, правда, у него один любимый, кастрированный и от того огромный кот сибирской породы, по кличке Тимофей. Захар частенько поил его со своей чайной чашки молоком и называл по имени и производному от себя отчеству. Случалось, поставит на половик чашку, нальет молока и скажет ласково: «Милости просим, достопочтенный Тимофей Захарович, молочка парного отведать». Не брезговал потом сам с той же чашки и того же молочка испить.

Домоправительница, молчаливая старуха Прасковья Никитична Грибова, приходила в шестую квартиру через день. В народе поговаривали, что в молодости она была довольно известной столичной актрисой, но потом на дуэли погиб ее возлюбленный и от горя безутешного она ушла в монастырь. А через пятьдесят лет, по какой-то неизведанной причине, снова решила вернуться к мирской жизни.

Хаживал к Захару Захаровичу еще один частый гость – ветеринар Саушкин Кузьма Антонович. Тот дважды в месяц котов осматривал и нередко помогал ему их потомство продавать.

Бывал у Кукушкина дома и нумизмат знакомый, да и не столько собиратель монет и ассигнаций, сколько замечательный книжный доктор – реставратор Илья Батюшкин. Вот уж действительно мастер! Любую потрепанную книгу так переплести мог и все помарочки с нее убрать, что старая бумага в свежей обложке заново жизнь обретала.

Одним словом, букинист за своими любимыми питомцами ухаживать умел, да вот только за собой все недосуг было. Невзрачный, близорукий, всегда угрюмый, сгорбившийся болезненный «сморчок» с нездоровым желчного цвета лицом мог бы стать живой иллюстрацией чеховского «Человека в футляре». Черный засаленный сюртук, несвежая сорочка, мятые брюки и обязательные калоши на туфлях – непременный атрибут его туалета. Без этих самых калош российско-американского товарищества «Треугольник» он свою квартиру на Флоринке не покидал.

Так и жил бы этот не очень приятный в общении, но безвредный, в сущности, человек, если бы, как разнесла по городу людская молва… не сошел с ума. Да ведь и правда, только сумасшедший мог сначала разорвать в клочья и разбросать по комнате бесценные книги, затем удавить любимого кота, а потом и самому повеситься.

Дверь квартиры № 6 взломали только на следующий день, когда от голодного кошачьего воя всему дому житья не было.

Домоправительница, как оказалось, всю неделю болела и к Захару Захаровичу не заходила, а вместо себя посылала своего племянника Никифора, двадцати шести лет от роду. Он за котами убрал, помыл выскобленные до белой древесины, когда-то коричневые полы, собрал грязное белье в стирку и наносил воды в злополучную квартиру. «Ключ, как водится, взял под половицей. Туда же его при выходе и положил. Самого хозяина не видел. Ушел около семи часов, как раз дождь проливной начался», – отвечал на вопросы следователя вызванный на место происшествия свидетель.