Валентин Лавров - Граф Соколов — гений сыска

Они оба улыбнулись. Соколов сказал:

— История совсем пустяшная, а меня из-за нее едва из Петербурга не выслали. Генерал-губернатор на меня донес самому Государю...

Случилось же следующее. Как-то на балу Соколов нечаянно сломал веер Голицыной. Он простонал:

— Ах, какая неловкость! Позвольте, Анна Александровна, эти обломки мне. Вам без веера нельзя, скоро новый доставлю.

На дворе стояла глухая ночь. Подбадривая кучера кулаком в спину, понесся на Невский, 14 — к магазину “Ф. Кноппе”, где продавались самые дорогие веера. Долго долбил в дверь. Наконец послышался заспанный голос хозяина: “Что случилось?” — “Продай веер!” —

“Приходите завтра”. — “Надо сейчас!” — “Не беспокойте по ночам!” — “Последний раз говорю — отвори!” — “Шли бы спать...”

Не стерпел гвардеец такой грубости, отодрал скамейку, на которой кучер Прохор сидел, и шибанул ею по зеркальной витрине. Забрался в магазин, засветил серники, взял веер и швырнул на пол кучу ассигнаций — не считал! Наружу вылез, а там городовой с шашкой дожидается. Говорит, а по голосу слышно — робеет:

— Господин полковник, проследуйте в участок!

— Пошел вон! — И пальнул из револьвера в небо.

Прикатил на бал, как ни в чем не бывало расшаркался:

— Вот, графиня, ваш веер!

Посмеявшись давней истории, Соколов спросил:

— А что, девицы у вас толковые служат? Скажем, хирургами?

— Да, молодежь нынче прекрасная, альтруистичная! Девиц среди сестер милосердия и акушерок много. Но есть у соседей Эльза Бланк — замечательный анестезиолог. В трудных случаях даже мы ее приглашаем.

— А нельзя ли сейчас ее пригласить?

— Это легко! Протелефоню их главному врачу Рейну... Попрошу бутылку эфира.

...Стоя за ширмой, Соколов увидал в щель пышнокудрую блондинку лет двадцати пяти, с сочными пухлыми губами. И лишь взгляд ее голубых глаз был как бы потухшим, как это бывает у тех, кто пережил страшное горе. Внутренний голос сказал Соколову: —Да, это она!”

К часу, когда Эльза должна была уйти со службы, Соколов ждал ее в шагах сорока от ворот больницы. И вот она появилась в элегантном английском платье, стройная, манящая.

Прогуливаясь, она направилась к Крымскому валу. Здесь вошла в ресторанчик “Нега”. Минут через пять Соколов проследовал за ней. Через час вышли они уже вместе. Было ясно — знакомство состоялось.

Соколов говорил:

— Сударыня, вы должны простить мою дерзость! Я в Москве проездом — из Тулы к себе в Варшаву. Никого здесь не знаю. Едва увидал вас, как страстно возжелал познакомиться...

— И как в старинных романах, готовы мне жизнь отдать? Согласна, приезжайте тринадцатого сентября. Только клянитесь, что ни одной душе не скажете о нашей встрече. Вы ведь не хотите компрометировать меня?

Соколов простонал:

— Не убивайте! Месяц без вас — невыносимо!

Она так близко потянулась к нему, что он ощутил тепло ее лица и тонкий запах —Душистого трефля”

— Вы этого жаждете? Хорошо, пусть это случится сегодня. Вы где остановились? Пока нигде? Чудесно! Едем в “Большую Московскую” на Воскресенской площади. Только я на минутку загляну домой — кое-чего взять следует.

Номер сняли на сутки, самый лучший и просторный — из четырех комнат: с большой ванной комнатой, роялем, множеством козеток, пуфиков, диванов, с толстенными коврами, заглушавшими шаги, с картинами в громадных золоченых рамах.

Лакей заставил стол закусками и бутылками. Соколов смотрел на Эльзу, попивая крошечными глоточками дорогое шампанское, и с грустью думал: “Господи, и это существо, полное молодой красоты, грации, женственности, — убийца? И она, конечно, приехала сюда только с одной целью — лишить меня жизни, меня, ничего плохого ей не сделавшего, убить самым диким способом! Разум отказывается верить...”

Она много пила шампанского и с непередаваемым чувством нежности и печали глядела на него. Соколов сказал:

— У вас глаза весенней лани. Если бы вы кого полюбили, то стали самым преданным существом, которое даже в мыслях не изменяет!

Она благодарно взглянула на него:

— Уж я так создана, может, в силу своего сиротского детства, что всегда видела смысл жизни в служении другим. Поэтому и пошла учиться на медицинский факультет. — Она глубоко задумалась, потом вздохнула: — Эх, все равно наша встреча первая и последняя. Не скрою, вы мне, Аполлинарий Николаевич, нравитесь сильно. Вы какой-то большой — в своих мыслях и чувствах. Словно Гулливер попал в страну лилипутов. Сегодня я принадлежу вам — до зари. А там простимся... навсегда.

Он не ответил. Эльза торопливо отпила из бокала и продолжала:

— Жизнь моя кончилась в мае нынешнего года. Я даже возненавидела число, когда все это произошло, — тринадцатое. У меня была первая любовь. Он намного старше, рассудительный, с величественной наружностью. Дамы почему-то всегда на него оборачивались Он уверял, что закончит какие-то финансовые дела - и мы обвенчаемся. Так продолжалось целых пять лет.

И вот, на обычном месте наших уединенных прогулок, на берегу пруда в Нескучном саду, он признался: “Я полюбил другую. Не хочу дальше обманывать!”

— И для вас, Эльза, перевернулся мир?

— От горя я перестала есть, пить, почти не спала. Мне опостылела жизнь. Если лучший из мужчин оказался предателем, то каковы другие? — так думала я. Так пусть будут они все прокляты. Но, наверное, во мне зрел душевный переворот. Иначе как объяснить, что сегодня, встретив вас, я поняла, как мой бывший возлюбленный мелок, скучен.

И вдруг сказала:

— Я сейчас вернусь...

Она ушла в ванную комнату. Соколов слышал, как хлещет вода, и с ужасом сказал себе: “Ведь я не могу ее арестовать. Она... нравится мне”.

Потом она вошла обнаженной, с капельками влаги на лице, ещё более прекрасная, чем в одежде. На светлорозовом теле темнел лобок. Она протянула руки, и они задохнулись в исступленном поцелуе.

...Эта ночь стала каким-то фантасмагорическим видением, где необыкновенное счастье перемешалось с неотвратимой трагедией.

Уже под утро, смертельно уставшего, Эльза поцеловала его в губы долгим влажным поцелуем и простым, почти обыденным голосом сказала:

— Прощай, милый! Как жаль, что мы прозреваем всегда поздно.

Она скрылась в ванной комнате. Соколов, сам себе удивляясь, се возвращения ожидал без малейшей тени страха. Незаметно для себя он заснул.

...Пробудился Соколов поздно — часов в девять, когда с улицы в открытое окно доносился звон колоколов соседней церкви, неслись крики торговцев-разносчиков, точильщиков и извозчиков. Эльзы рядом не было, хотя ее вещи лежали с вечера на стуле.

Он, утопая крепкими ногами в глубоких коврах, быстро прошел в ванную комнату. Она лежала в громадной, черного мрамора ванной, неестественно вытянувшаяся, с застегнутой на лице эфирной маской.