Антонио Гарридо - Читающий по телам

— Да, меня не удивляет, что Кан взял его к себе в помощники, — заметила Лазурный Ирис, — но странно, что ему велено заниматься племенем чжурчжэней. По словам Цы, его интересуют их пищевые пристрастия.

— Что, правда? — Фэн с изумлением воззрился на ученика. — Не знал, что теперь ты занимаешься такими делами. Я-то думал, что ты, согласуясь со своими способностями, станешь кем-нибудь вроде уцзо.

Услышав эти слова, Цы поперхнулся, но сразу же переложил вину за некоторую бестактность судьи на крепость рисового вина. И как бы между прочим упомянул, что изучал северных варваров в Академии Мина. К счастью, Лазурный Ирис как будто не обратила внимания на эти слова.

— И что же вас разлучило? — спросила она. — Я имею в виду, почему Цы перестал быть твоим помощником?

— Одно весьма печальное обстоятельство, — ответил Цы. — Умер мой дедушка, и отец, сообразуясь с правилами траура, был вынужден подать в отставку. Мы покинули Линьань и уехали в деревню, в дом моего брата. — Юноша взглянул на Фэна, опасаясь, как бы судья не пустился в объяснения по поводу позорного поведения батюшки. Но судья молчал. — Цыпленок, кстати, удался на славу, — заметил Цы, чтобы перевести разговор.

А потом начал говорить Фэн. Он рассказал Цы о том, что получил повышение по службе и смог переехать в Павильон кувшинок. Судья признался, что все это случилось благодаря Лазурному Ирису.

— С тех пор как я ее узнал, жизнь моя переменилась совершенно. — Он ласково погладил жену по руке, но Лазурный Ирис руку убрала.

— Велю подать еще чаю.

Цы смотрел, как она грациозно поднимается и идет на кухню — без помощи нелепой красной трости, что была при ней на пиру. О ее коже юноша вообще не мог не думать. Фэн тоже смотрел вслед Лазурному Ирису.

— Никто не сказал бы, что она слепая. — Старец горделиво улыбнулся. — Она может, ни разу не споткнувшись, обойти все уголки нашего дома и при этом вернется раньше тебя.

Цы кивнул, глядя вслед неторопливо удаляющейся женщине. Он чувствовал себя настоящим предателем и терпеть муки совести больше не мог. Порыв был неожиданным; он решился открыть Фэну правду прямо сейчас, пока они вдвоем, — по крайней мере хоть часть правды; не то она разорвала бы его изнутри.

Но прежде он заставил Фэна поклясться, что судья сохранит все в тайне.

— Даже от Лазурного Ириса, — добавил Цы.

Фэн поклялся душами своих усопших предков.

И тогда Цы поведал о своем бегстве из деревни, о том, что он — преступник в розыске, и о поездке Серой Хитрости. А потом — об убийствах, об особенностях каждой смерти, о том, что ему удалось выяснить. Покончив с кошмарными подробностями, Цы рассказал и про мнение Кана: министр наказаний убежден, что все это — часть заговора против императора. О подозрениях насчет Лазурного Ириса юноша, конечно, промолчал.

Фэн слушал ученика с удивленным видом.

— Все это просто невероятно… Но что касается молодого человека, которого ты боишься, Серой Хитрости, — то не беспокойся. Когда он вернется, я с ним переговорю, и все уладится.

Цы заглянул в глаза учителю. Лицо старца было полно доверия, и Цы предавал его ежеминутно. Сердце юноши сжалось. Он уже готов был признаться, что подоплека его появления в Павильоне кувшинок — это предполагаемое участие Лазурного Ириса в заговоре, когда женщина вернулась.

— А вот и чай.

Фэн улыбнулся супруге. Поспешно подвинувшись, он перехватил поднос, чтобы Лазурный Ирис могла усесться поудобнее и без помех. Мягко опустившись на свое место, она с обычным для нее поразительным изяществом налила всем чаю. Цы смотрел, не отрывая взгляда; ее спокойные движения пленяли юношу. Он сделал первый глоток одновременно с Фэном, затем чашку взяла и хозяйка стола. И тут Фэн подскочил как ужаленный.

— Совсем забыл! — Старец выбежал в другую комнату. Вскоре он вернулся с какими-то документами. — Держи, Цы. — Фэн передал бумаги. — Это твое.

Юноша облизал пальцы, потом вытер их салфеткой, с удивлением принял документы и бросил взгляд на текст. У него перехватило дыхание.

— Но ведь… это… — пробормотал он, не в силах поверить.

Фэн кивнул.

Цы перечитал свидетельство о пригодности, позволявшее ему подать прошение об участии в экзаменах. О позорном поступке батюшки даже не упоминалось. Свидетельство было чистое. Стопроцентно проходное. Цы поднял на судью повлажневшие глаза и, благодарно и смущенно улыбаясь, низко поклонился.

Чайная церемония подходила к концу, когда вошедший слуга-монгол сообщил Фэну, что у дверей его дожидаются какие-то торговцы. Фэн извинился перед гостем и ушел к визитерам, но вскоре вернулся в совершенном негодовании. По словам судьи, один из караванов, перевозивший товары на север, подвергся нападению.

— Нападающих, кажется, отбили, но мы понесли потери, и часть товара утрачена. Мне придется срочно туда отправляться, — пожаловался судья.

Юноша был расстроен еще больше. Он уже готов был открыться судье до конца, но Фэн не дал ему такой возможности. На прощание судья шепнул ему на ухо:

— Остерегайся Кана… и береги Лазурный Ирис.

И все.

Фэн обещал, что его не будет в городе лишь несколько дней — ровно столько, чтобы организовать отправку новой партии товара с ближайшего к столице склада, но перспектива даже кратковременного пребывания наедине с Лазурным Ирисом приводила юношу в трепет. Быть может, из-за этого, когда хлопнула входная дверь, свидетельство о пригодности выпало из его задрожавших пальцев. А когда, подбирая бумаги, юноша случайно коснулся руки Лазурного Ириса, сердце едва не выпрыгнуло у него из груди.

Когда он попробовал извиниться за эту невольную грубость, слова застряли у него в горле. Тогда Цы сослался на усталость и необходимость удалиться. Лазурный Ирис не возражала и предложила возобновить разговор о Цзинь, когда юноша отдохнет. Цы косноязычно пробормотал слова согласия и вовремя сообразил прихватить свое блюдо с липким рисом — якобы чтобы съесть его попозже.

Вернувшись к себе, он вновь вытащил терракотовые обломки и принялся за работу. Самые большие куски Толкователь трупов пронумеровал угольком, чтобы потом запомнить их расположение, и снова начал подгонять обломки, стремясь воссоздать редкую литейную форму. Кусочки Цы скреплял липким рисом. Вот только нервы подводили его: стоило соединить хоть несколько обломков, сооружение рушилось на ковер. Цы принимался сызнова не раз и не два, но в конце концов проклял упрямую глину и задвинул обломки подальше. Как бы юноша ни желал себя обмануть, он понимал, что дрожь его пальцев — не от их неловкости и не от страха неудачи. Тревога шла из сердца, всполошенного неотразимой соблазнительностью Лазурного Ириса.