Антонио Гарридо - Читающий по телам

— Достаточно. — Мин заботливо причесал свои усики. — При всем при том тебе известны методики обнаружения скрытых ран, ты откуда-то знаешь, где татуируют имя преступника, какие ножевые ранения приводят к смерти, а какие нет…

— С той семьей я работал на скотобойне, — нашелся Цы. — Всему остальному — выучился на кладбище.

— Послушай, мальчик. На кладбище можно выучиться только хоронить… или врать.

— Досточтимый господин, я…

— И я еще не сказал ни слова о твоем вчерашнем безобразном вторжении, — прервал его Мин.

— Да этот привратник был просто тупой. Я прямо сказал ему о приглашении, которое получил от вас на кладбище, но он отказывался меня слушать.

— Молчать! Да как ты осмелился оскорблять не знакомого тебе человека? В этих стенах все делают то, что от них требуется, включая этого привратника, которого ты столь необдуманно наградил званием тупицы… — Мин указал ему на книгу, лежащую на столике. — Узнаешь?

Цы присмотрелся. У него перехватило горло; он попытался сглотнуть, но не смог. Он прекрасно ее знал — ведь то была книга его отца. Та самая, которую украли возле канала во время его бегства от Гао.

— Где… где вы ее нашли? — пробормотал Цы.

— А где ты ее потерял? — парировал Мин.

В поисках ответа юноша отвел глаза. Что бы он ни выдумал, Мин это почувствует.

— У меня ее украли, — произнес он наконец.

— Ну да. Так, может быть, этот самый вор мне ее и продал? — снова не растерялся Мин.

Цы молчал. Академик, без сомнения, его узнал. Быть может, ему было известно и о том, что за Цы гоняется стража. Его приход в академию, как ни крути, оказался ошибкой. Юноша положил книгу на низенький стол и вздохнул. Потом поднялся, готовый уходить, однако академик ему не позволил.

— Я купил книгу на рынке, у одного прохвоста. Когда мы встретились на кладбище, твое лицо показалось мне смутно знакомым, однако тогда я тебя еще не узнал. Память у меня уже не та, что прежде, — посетовал он. — Зато еще через неделю, во время обычной моей прогулки по книжному рынку, мое внимание привлек этот томик на лотке, что далеко не из самых достойных. Вот тогда-то я о тебе и вспомнил. Я подумал, что рано или поздно ты объявишься, и поэтому приобрел книгу. — Мин нахмурился и провел по лицу ладонью; несколько раз глубоко и размеренно вздохнул, будто раздумывая, что предпринять. И вновь предложил юноше сесть. — Милый мальчик! Возможно, мне придется об этом пожалеть, но, несмотря на твою ложь и на то, что весомые причины, которые, полагаю, у тебя для нее имеются, могут оказаться еще хуже лжи… я оставляю свое предложение в силе и намерен предоставить тебе шанс. — Мин положил руку на книгу. — Нет сомнения, ты наделен исключительными способностями, и было бы по-настоящему жаль, если бы они расточались на пустяки. Итак, если ты действительно готов делать то, что тебе будет велено… — Учитель протянул ему отцовскую книгу. — Держи. Она твоя.

Цы принял дар, внутренне содрогнувшись. Он до сих пор не понимал, почему академик Мин принимает его в ученики, но из того, что он говорил, следовало, но крайней мере, что он ничего не знает о Гао. Цы повалился ниц, но учитель заставил его подняться.

— И не надо слов благодарности. Ты должен будешь доказывать ее делом день за днем.

— Вам не придется раскаиваться, господин.

— Надеюсь на это, мальчик. Очень надеюсь.

Цы познакомился с будущими своими однокашниками в Зале важных дискуссий, роскошном помещении, обитом липовым деревом, где, как правило, проходили общие дебаты и экзамены. Как велел ритуал, преподаватели и студенты, разделенные на группы соответственно дисциплинам, выстроились в безупречном порядке, чтобы своими глазами оценить кандидата и высказать свои замечания. Цы стоял посреди зала в перекрестии сотни взглядов, стараясь, чтобы никто не заметил ни дрожи его рук, ни того, как трепещет он сам.

В почтительной тишине академик Мин вступил на старый деревянный помост, царивший над залом. Учитель поднялся по лесенке, склонился перед преподавателями, потом повторил свой поклон перед студентами в знак благодарности за то, что они пришли. Затем рассказал о том, что случайно повстречал Цы на кладбище, — и это сразу позволило ему перейти к описанию особого таланта Цы, который он охарактеризовал как редкостную смесь чародейства, знахарства и реальных глубоких познаний. Самого же Цы он назвал Толкователем трупов, чья непритязательная внешность и, быть может, грубые манеры — он подчеркнул это «быть может» — в процессе обучения будут облагорожены и отточены, так что талант его заблистает, словно мастерски ограненный камень. В силу этих причин Мин ходатайствовал о временном предоставлении Цы комнаты, пустующей после отъезда заболевшего студента, чтобы Цы получил возможность усовершенствовать образованием качества, присущие ему от природы.

К вящему изумлению Цы, когда присутствующие стали спрашивать о происхождении кандидата, Мин, словно и впрямь ему поверил, серьезно повторил рассказ о катастрофе, из-за которой юноша утратил память, продолжая говорить о его прошлом исключительно как о прошлом могильщика, разрезателя мертвечины и предсказателя.

Представив нового студента, Мин жестом подозвал Цы на помост. Пришло время отвечать на вопросы. Цы пытался найти на многочисленных лицах хоть тень доброжелательности, однако внизу стояли словно ряды статуй. Сначала ему задавали вопросы по классическим сочинениям, потом — о законах, какой-то преподаватель с заднего ряда поинтересовался его познаниями в поэзии. В конце концов, после целой серии нелестных замечаний, взял слово сухопарый густобровый профессор:

— Сказать по правде, наш коллега Мин, ослепленный твоим искусством строить гипотезы, без колебаний охарактеризовал тебя самым лестным образом. И я его за это не осуждаю… — Профессор запнулся, подыскивая нужные слова. — Порою бывает сложно отличить блеск золота от сверкания жестянки. Вот только, по-видимому, правдоподобие твоих предположений навело моего коллегу на мысль, что перед ним — особое существо, человек просветленный, способный без труда пренебрегать теми, кто посвятил познанию всю свою жизнь. Все это, конечно, меня не удивляет. Мин известен своей странной одержимостью почками, внутренностями и вообще всякой требухой — в противовес тому, что воистину достойно ученого: литературе и стихосложению. Вообще-то, — профессор обернулся к юноше, — раздражение вызывают даже не столько твои ошибочные ответы, сколько сам твой подход. Тебе надлежит знать: раскрытие преступлений и последующее исполнение правосудия куда сложнее, чем простые гадания о том «что?» и «как?». Свет истины возгорается лишь при осознании мотивов, побуждающих к действиям, при проникновении в суть всех тревог, ситуаций, причин… А этого не увидеть ни в ранах, ни в кишках. Для этого необходимо иметь представление об искусстве, о живописи, о каллиграфии.