Эрик Вальц - Тайна древнего замка

Час назад, прежде чем писать это, мы вместе с графиней поднялись на крепостную стену, и я протянула ей факел. Она махнула им, и, гляди-ка, в долине вспыхнула звездочка, яркое пятнышко света во тьме, так далеко, что едва было видно его движение. Клэр была вне себя от радости, а я стояла рядом и старалась скрыть усмешку.

— Бильгильдис, это он, видишь? Бильгильдис, это… после всех этих лет… это знак… Конечно, у меня есть письма Оренделя, но… знать, что это мой мальчик машет мне факелом… знать, что с ним все в порядке… что он ждет встречи со мной так же, как я жду встречи с ним… Ах, Бильгильдис, должно быть, я кажусь тебе глупой. Или нет? Ты знаешь, каково это — думать о своем ребенке, когда он далеко, ведь и твои сыновья были на чужбине, на войне. Мать всегда спрашивает себя, есть ли что-то, что я могу сделать, чтобы мое дитя осталось со мной, чтобы оно не очутилось в тех местах, которые я никогда не видела? И знаешь, у меня больше причин мучить себя этим вопросом, ведь это я отправила Оренделя к чужим людям. Ты только посмотри, он поднимает факел, как и я!

Поразительно, сколько времени графиня провела там, на стене. Они ведь не обменивались там словами или предложениями, и Клэр вполне могла бы уйти со стены довольно быстро. Но нет, она бы простояла там до рассвета, размахивая факелом, эта идиотка, если бы я не напомнила ей, что мальчику нужно выспаться.

— Ты права. — Графиня мягко улыбнулась. — Ты всегда помогала мне, Бильгильдис, все эти годы. Я думаю, пришло время освободить тебя и твоего мужа Раймунда из крепостничества. Я не могла попросить об этом Агапета, но Эстульф относится к этому иначе. Поверь мне, вскоре ты получишь хоть что-то за то, что ты дарила нам все эти годы.

«Слишком поздно, — подумала я. — Слишком мало и слишком поздно».

Клэр

Я никогда не хотела, чтобы дошло до ссоры, но предполагала, что такое случится.

Все началось с очередного заседания в большом зале — мне подумалось, что глупо собираться впятером в таком огромном, да к тому же еще и холодном помещении, но для Бальдура, наверное, держать совет именно тут было привычнее. Итак, мы с Эстульфом, Элисия и Бальдур вошли в большой зал. К нам присоединился викарий, тихий, как тень, — он присутствовал на заседании, но ничего не говорил.

Вначале мы говорили об устранении последствий наводнения, и Эстульф в связи с этим упомянул, что он планирует осушить болото и так получить новую пахотную землю и в то же время улучшить здоровье крестьян. Бальдур — как мило с его стороны! — был не против того, чтобы наши крестьяне жили немножко дольше и могли собирать больше урожая, но сама идея ему не особо понравилась. Эта тема его не интересовала, он с равнодушным видом сидел за столом, пока речь не зашла о деньгах, которые потребуются на осушение болота. Эстульф заявил, что у нас недостаточно денег для того, чтобы воплотить план по осушению болота в жизнь, а занимать такую сумму он не хочет, поэтому придется вдвое сократить число наемников. И тут, будто кто-то задействовал невидимый рычаг, превращающий неподвижную деревянную конструкцию в работающую катапульту, Бальдур швырнул в лицо Эстульфу решительное «Нет!».

— Этому не бывать! Нам нужны наши наемники! Это наша защита!

— От кого?

— От наших врагов. От венгров, например. Они в любой момент могут напасть на Швабию и уже не раз делали это.

— Возможно, нам следует пойти с ними на переговоры.

Бальдур скривился так, будто увидел в своем супе червяка.

— Переговоры! — выкрикнул он. — Я в жизни не вел переговоров!

— Наверное, именно поэтому я и не вижу тебя в роли посла мира, — спокойно, но с ироничной улыбкой на губах возразил Эстульф.

— Еще никто не пытался договориться с венграми! Мы были бы первыми и единственными.

— Ной был первым и единственным, кто построил корабль посреди холмов и равнин. А что случилось потом, всем известно. Если все будут ждать, пока кто-то что-то предпримет, ничего так и не случится. Кстати, я слышал, что новый король, его величество Конрад, очень хотел бы начать мирные переговоры с венграми, ему просто не хватает поддержки герцогов.

— С венграми нельзя договориться.

— Неужели у них нет ртов и ушей, они не умеют говорить?

— Они думают только о войнах и разрушениях.

— Если это и правда, то не одни они такие, как мне кажется.

— Ты и дальше можешь острить и умничать, но одного тебе не оспорить: это венгры первыми напали на нас.

— Если спрашивать, кто прав, кто виноват, вина затянет тебя в пучину войны. Я не собираюсь писать манускрипт об истории и причинах войн с язычниками на рубеже девятого и десятого столетий от Рождества Христова. Что я собираюсь сделать, так это расчистить новые пахотные земли, отделаться от засилья комаров, удвоить сборы урожая, таким образом обеспечить увеличение денежных поступлений и так заложить основы благосостояния, которое пойдет на пользу и замку, и крестьянам, и графству в целом, и герцогству, и королевству. И если цена за все это — отказ от войны, то я готов уплатить эту цену.

— Нет в этом чести.

— В том, что наши крестьяне страдают, тоже нет чести. Ты никогда не пробовал зимой спуститься в долину и посмотреть в глаза крестьянским детям?

— Я был в долине, ты уже забыл? Я строил дамбу.

— Мы с тобой работали плечом к плечу, и я благодарен тебе за помощь. Мы справились с наводнением. Теперь же я хочу, чтобы мы остановили голод.

— Тебя волнует голод, а меня волнует война с Венгрией. В мае я отправлюсь в поход, как и в прежние годы. В этом году мы разделаемся с этими язычниками.

— Это твое право, ты свободный человек. Как по мне, можешь дойти хоть до Иерусалима. Но не за счет моих денег. И не за счет моих людей.

— Это мои люди.

— Тогда и плати им сам. Вот только ты не можешь, потому что у тебя ничего нет. Значит, это мои люди, и я сокращаю состав наемного войска вдвое. Те, от чьих услуг как наемников я откажусь, могут либо пойти к другому дворянину, либо вернуться на поля в долине. Большинство из них выберут второй вариант, потому что они родом из здешних мест. Никто не захочет идти на войну, если дать ему возможность самостоятельно принимать это решение.

— Я захочу.

— Прошу прощения, я на мгновение позабыл, с кем я разговариваю. Вынужден исправить допущенную мною ошибку: почти никто не захочет идти на войну, если дать ему возможность самостоятельно принимать это решение.

— Люди, которые несут дозор на твоих крепостных стенах, на моей стороне, вот увидишь.

— Это прозвучало как угроза.

— О, теперь я прошу прощения. И я «вынужден исправить допущенную мною ошибку»: это не просто должно было прозвучать как угроза. Это и есть угроза!

— Значит, ты не оставляешь мне выбора. Я снимаю тебя с должности капитана стражи и лишаю тебя всех полномочий. Как член семьи, ты, конечно же, можешь остаться в замке, но ты больше не будешь получать оплату за свою службу. Разговор на этом считаю завершенным. Всего доброго, Бальдур.