Виктор Суворов - Контроль [Новое издание, дополненное и переработанное]

Но она идет. А солнце свирепствует, как конвоир на расстрельном участке. Никогда в октябре не было такого страшного солнца. Откровенно говоря, и в августе такого не бывало. Потому Настя старается ночами идти. А днями — если только лес впереди. Если нет впереди леса — отдыхает, чтобы всю ночь без остановок идти.

И еще день. И еще ночь. Продирается Настя орешником. Бредет кустами. Оглянется: та гора, которую утром прошла, все еще и к вечеру видна. Кажется, за последние десять часов сто километров позади осталось, сил отдала на тысячу километров, а если разобраться, то больше десяти не наберется.

Знает Жар-птица, что мысль свою все время от дороги отвлекать надо. Ноги пусть несут, глаза пусть видят, но мозг совсем о другом думать должен. О чем? О жизни. Бредет, своим мыслям улыбается.

Идет и идет. Вспоминает всю свою прошлую жизнь. И вдруг открытие. Простое совсем. В ее жизни было и плохое, и хорошее. Так вот, у нее, оказывается, выбор есть: можно жизнь свою сделать счастливой или несчастной. Это так же просто, как выбрать фильм в правительственной гостинице: выбирай что хочешь — драму, комедию, трагедию, фарс, приключения и вообще что нравится. Так вот, если выбирать в памяти все хорошее, то хорошая жизнь получается. А если вспоминать все плохое, то получается плохая жизнь. От нас самих зависит, что из прошлого наша память выбирает. Захотел жизнь превратить в триумф, скажи себе только: моя жизнь — триумф, и выбирай в памяти моменты великих свершений. Хочешь счастья в жизни — вспоминай моменты счастья. У каждого есть что вспомнить. Как каждый для себя жизнь прошлую перескажет, такой она для него и будет. Можешь жизнь свою по собственному желанию превращать во что нравится — в приключения или в героическую эпопею.

Но если так легко прошлую жизнь сделать счастливой, то почему жизнь будущую не превратить в один яркий взрыв счастья? Надо просто отрицательные эмоции отметать. Надо просто о плохом не думать. Все будет хорошо. Надо только верить, что все будет хорошо. Надо только отрешиться от плохих воспоминаний. Надо только душу не пачкать мечтами о мести, надо злую память давить. Надо прощать людям зло. Надо его забывать. Смеется Настя над собою: многим ли она прощала, многих ли намерена прощать?

Бредет счастливая Настя. Со счета шагов не сбивается. Только каждый шаг все труднее достается. Помнит она счет шагам в каждом марафоне, только не помнит, сколько марафонов прошла, не помнит, сколько дней она идет. Перепутались дни и ночи. Потрескались губы, кожа на лице совсем тоненькая. Скулы под тоненькой кожей как каркас проступают. И ребра каркасом. Голод ее не мучит. И жажда не мучит. Удивляется Настя. Сколько энергии отдано продиранию сквозь орешники и малинники, сколько километров пройдено, должен бы голод проявиться. Не проявляется. Ну и хорошо.

Некоторые думают, что власть Сталина — это самое страшное, что выпало на долю России. И осуждают мою героиню Настеньку Жар-птицу за то, что людей стреляет без трепета душевного.

Я не стал расстрелы в деталях описывать, а описания допросов полностью опустил. Но ясно без описаний: на допросах Жар-птица не праздным наблюдателем была, и на расстрелах — отнюдь не зрителем. Допрос и расстрел — работа.

На допросах и расстрелах Настя работала. Уверенно и спокойно. Отдавая себя работе полностью. Потому что власть Сталина не считала худшим вариантом.

В монастыре свободно Настя могла читать хоть Троцкого, хоть Бухарина, хоть Радека. Не запрещалось. Даже рекомендовалось. И висели фотографии вождей, которые врагами оказались. Настя на Троцкого часто смотрела. В глаза портрету.

А однажды на руки посмотрела. Большая фотография, спокойное лицо, свободное положение тела, руки на животе. А на пальцах — маникюр. Ногти товарища Троцкого длинны и ухожены, как ногти стареющей придворной красавицы.

Почему-то эти ногти Насте покоя не давали. Почему-то возненавидела она их. Предлагал товарищ Троцкий ликвидировать семью и собственность. Предлагал всех организовать в трудовые армии. Только не сказал товарищ Троцкий, кто этими трудовыми армиями будет командовать. И как-то пальцы холеные товарища Троцкого и его полированные длинные ногти не вязались с идеей трудовых армий. Или очень даже с этой идеей вязались. Просто закрыла Настя глаза и представила себе, что есть трудовая армия…

У товарища Сталина тоже есть трудовые армии. Они называются коротко и просто — ГУЛАГ. У товарища Сталина в трудовых армиях совсем мало людей. Никак не больше десяти процентов населения. А товарищ Троцкий предлагал — всех. У товарища Сталина трудовые армии только для перевоспитания. Каждый надежду таит оттуда вернуться. А товарищ Троцкий предлагал отправлять туда навсегда. Без всякой надежды. И ногти товарищ Сталин красным лаком не красит. Так что если попадались Насте иногда троцкисты, то она допрашивала их с особым пристрастием и стреляла с особой любовью.

Попадались ей и бухаринцы. Товарищ Бухарин был романтиком революции. Предлагал вывести новую породу людей. Путем расстрелов. Убивать плохих, чтобы остались только хорошие. Великолепная идея. Только кому-то надо будет решения принимать, кого стрелять, кого миловать. И получается сразу класс людей с абсолютной властью. И если романтика товарища Бухарина расстреляли, так ведь в соответствии с его же собственной идеей. Он-то себя считал хорошим, а поди докажи, что ты хороший.

Знала Настя, что будет, если власть возьмет товарищ Зиновьев, который считал только те структуры прочными, «под которыми струится кровь». Так товарищ Зиновьев и выражался публично и печатно.

И пока Сталин воевал против всяких Радеков и Каменевых, тихо поднялась над Россией жуткая тень капризного, трусливого, самовлюбленного, изнеженного, развращенного, предельно жестокого барина по фамилии Тухачевский. И рядом с Тухачевским — безграмотный Якир, заливший землю потоками крови невинных. Якир в каждом занятом коммунистами районе устанавливал процент мирного населения, которое подлежало истреблению.

И много еще было тех, кто пытался осчастливить человечество путем массовых расстрелов.

Спасти Россию — не допустить к власти Тухачевского — Сталин мог, только опираясь на Ежова. В борьбе против Тухачевского Сталин вынужден был дать Ежову почти абсолютную власть. И закружилась голова у товарища Ежова. И самого потянуло на власть. Он мог ее взять. И что бы тогда ждало Россию?

Понимала Настя, что повезло России. Понимала, что власть Сталина — не худший вариант. Без этой власти миллионы шакалов, выброшенные на гребень революцией, растерзают страну.

Понимала Жар-птица — бывает хуже. Занимала она скромный незаметный пост, и на этом посту, как тысячи других, делала все, что в человеческих силах, и сверх того, чтобы худшего не допустить.