Тери Браун - Порожденная иллюзией (ЛП)

– Вы ведь куда-то направлялись. Не буду вас задерживать, просто хотел поделиться новостями. – Он снова кивает и уходит по той же улице, откуда пришел.

Мгновение я смотрю ему вслед; желудок беспокойно сжимается. Неужели мы с мамой только что избежали опасности?

Все ведь закончится с исчезновением миссис Линдсей?

– Ты не рассказывала мне о миссис Линдсей, – говорит Оуэн.

Мы останавливаемся, прежде чем перейти дорогу, затем двигаемся к парку.

– Да. Слишком много всего произошло, у меня вылетело из головы. К счастью, теперь все кончено.

Не хочу это обсуждать. Облегчение от полученной отсрочки еще слишком ново, чтобы им делиться.

День холодный и пасмурный, что почему-то кажется весьма уместным; листья с деревьев почти опали, парк выглядит одиноким и наводит тоску. Мы медленно бредем по тропинке, и я замечаю, что даже Кротонская дамба кажется печальной. Уже есть проекты по ее замене, потому, наверное, она чувствует, что дни ее сочтены.

Оуэн улавливает мое настроение; прогулка наша становится унылой. Перед входом в музей он останавливается и достает фляжку:

– Ты замерзла. Вот, выпей. Поможет согреться.

Я качаю головой, и Оуэн сам делает большой глоток.

– Как хочешь. Давай-ка зайдем, пока напрочь задницы не отморозили.

Перед нами простирается главный зал музея.

– Откуда хочешь начать? – Я беру карту.

– Без разницы. Мне больше нравится современность, так что выбирай сама.

– Тогда почему ты выбрал это место? – спрашиваю раздраженно.

– Потому что во время последней нашей прогулки тебя похитили. Я решил, что здесь хотя бы безопасно.

Я не могу сдержать смеха:

– Мы могли бы просто погулять по парку.

Оуэн поводит меня к скамейке у двери, и мы садимся.

– Но ведь на тебя напали именно в парке, разве нет?

Я дрожу, вспомнив обезумевшую миссис Линдсей, и гадаю, как Лизетт справится без своей мамы… Мне ее почти жаль.

– Да, но я знала нападавшую.

Оуэн обхватывает меня рукой и слегка сжимает:

– Не волнуйся, Анна. Я буду тебя охранять.

Его голос ласков, и я невольно прижимаюсь еще теснее. Нежным прикосновением пальцев Оуэн поворачивает мое лицо к себе и очерчивает линию подбородка, оставляя за собой теплый след. Дыхание перехватывает – так он красив, – и окружающие звуки отходят на задний план. На секунду мне кажется, что Оуэн сейчас меня поцелует. Прямо здесь, перед Богом, хранителями музея и людьми. Сердце бешено колотится, но тут эмоции Оуэна перетекают ко мне, и настроение улетучивается. Потому что это не нежность, любовь или даже страсть.

Это сожаление.

Я отстраняюсь. Момент испорчен.

Оуэн откашливается и продолжает беседу как ни в чем не бывало:

– Ты, кажется, настоящий магнит для неприятностей. Интересно, связано ли это как-то с твоим отцом?

Я пожимаю плечами, надеясь, что он поймет: о Гудини я говорить не хочу.

– Просто чудо, что ты стала фокусником, как и он. В детстве ты его часто видела?

Оуэн подается ко мне, глаза его блестят, и я отшатываюсь, чувствуя, как от разочарования сжимается горло. Сколько же глотков из фляжки он сделал, прежде чем зайти за мной?

– Вообще-то, нет.

– Наверное, это было очень тяжело. А когда перебралась в город? Вы встречались?

Я встаю:

– Знаешь, прогулка утомила меня сильнее, чем я предполагала. Кажется, я еще не совсем оправилась.

Оуэн не первый, кто, услыхав сплетни, мол, я – дочь Гудини, начинает выпытывать у меня что-нибудь об отце. Просто жаль, что в моем происхождении он, похоже, заинтересован больше, чем во мне самой.

Или же я просто чересчур занята мыслями о Коуле, чтобы оценить компанию другого.

Прекрасные черты Оуэна омрачаются разочарованием, но вскоре его лицо проясняется.

– Что ж, ничего страшного. Если чувствуешь себя неважно, я могу подменить тебя в завтрашнем шоу. Твоя мама, кажется, считает, что у меня хорошо получается.

Держу пари, так и есть.

– Уверена, к выступлению я оклемаюсь, – отвечаю я твердо и быстро иду прочь, не обращая внимания на протянутую руку Оуэна.

* * *

Следующим утром я чувствую себя полностью оправившейся и с нетерпением жду возможности поговорить с Коулом. Мама трясется надо мной, не замечая моей угрюмости. Теперь-то, когда получила, что хотела, она может быть великодушной. Мне все равно. Годы пренебрежения меня закалили. К тому же, то, что я готова на все ради маминой защиты, не значит, будто мне не хочется свернуть ей шею.

Я листаю один из журналов мадам, надеясь, что вскоре она устанет от этой непривычной роли и сбежит с кем-нибудь на обед. Мое беспокойство о ней немного поутихло, раз вопрос с миссис Линдсей решился. С момента ее устранения у меня не было ни одного видения. Я слышу, как мама ходит по спальням, изредка комментируя то одно, то другое, но не обращаю на нее внимания.

Внезапно в меня врезается чужой гнев. Обернувшись, я вижу в дверях маму с книгой в руке – губы поджаты, в глазах искрится ярость.

– Что это такое?

По телу проходит мощная волна, и я выпрямляюсь:

– Что?

Мадам без слов протягивает книгу. «Фокусник среди духов».

Я сглатываю и молчу. А что тут скажешь?

– Ты с ним виделась?

Ее тон кажется почти нормальным, обыденным. Но только если вы всю жизнь не изучали нюансы и оттенки этого голоса. Иначе сразу понятно, сколько вложено в сей вопрос.

С трудом заставляю себя встретить взгляд мадам и чуть наклоняю голову. Мама подходит – я встаю. Кэм Ли однажды сказал, что никогда не стоит встречать противника сидя, и помоги мне господь, но сейчас я чувствую, будто собираюсь сражаться. С собственной матерью.

Она открывает книгу. Я жду.

– Анне. С наилучшими пожеланиями. Гарри Гудини. – Слова капают, словно карамель с мышьяком.

Семена гнева, которые я носила внутри, наконец дают ростки. Корни зарываются в почву, что вспахивалась и удобрялась более десяти лет. А затем все это стремительно рвется вверх, расцветая в моей груди.

Я жду. Дыхание спокойное и размеренное. Нельзя позволить матери понять, что мое сердце стучит как безумное, а кожа липкая от страха. Нельзя проявить ни единого признака слабости.

– Да как ты посмела.

Слова скользят по коже, словно тихое дыхание змеи, готовой нанести удар. Лицо мое по-прежнему спокойно, лишь с тонкой ноткой презрения – чуть расширенные глаза и вскинутая бровь.

Фактически, я одолжила одну из личин моей матери.

– Как ты посмела, – повторяет она, на сей раз громче.

Я стараюсь удержать маску, но она трескается и в конце концов разлетается на осколки. Секунду я смотрю в пол, не в силах встретиться с мамой взглядом, но гнев рвется наружу, и я поднимаю глаза.

– Как я посмела что? – спрашиваю, с трудом сдерживая ярость. – Пойти к отцу? А почему мне нельзя?