Сусана Фортес - Кватроченто

После этого я бодро села за стол, включила компьютер и заколотила по клавишам как сумасшедшая. За тридцать три дня, и ни днем больше, мне надо закончить диссертацию, и терять время нельзя. Прежде чем сосредоточиться на работе, я набрала номер мастерских Уффици и попросила позвать Франческо Феррера. Надо было кое-что прояснить насчет «Мадонны из Ньеволе» — я не переставала ходить кругами вокруг нее. Тогда, в больнице, Феррер мимоходом упомянул об одной особенности композиции, которую я поняла не до конца. Но его секретарша сказала, что реставратор утром не вышел на работу. Видимо, решил задержаться на день в Пистойе, подумала я, не придав этому значения.

Утро и день я провела за клавиатурой, не сделав даже перерыва на обед, лишь проглотила сэндвич с овощами и зеленью, не отрываясь от экрана. Работа, кроме того, была лучшим средством ни о чем не думать и подавить волнение перед назначенной на пять встречей с Росси.

Я слово в слово перенесла в свой текст «Coniurationis commentarium» [21] «Заметки о заговоре» (лат.). Полициано — его версию событий вплоть до того, как верные семейству Медичи люди во главе с самим Лоренцо покинули ризницу собора, где прятались, и решили искать надежного убежища во дворце на виа Ларга. В тот день вся Флоренция была охвачена этим полумолчанием-полушепотком, который предшествует массовым выступлениям, и беспорядки начали шириться. На всех углах стояли группы вооруженных людей, гудели колокола, городские ворота закрыли. Некоторые заговорщики попали в собственную ловушку, спрятавшись внутри правительственного дворца, в помещении Канцелярии. Им не дали выйти, задвинув засовы и щеколды. Между тем многие горожане устремились на укрепленную галерею самой высокой из башен, чтобы защищать правительство Флоренции. Мирный до этого город ощетинился оружием. Набат над дворцом правительства звучал не переставая, и новость о покушении на Медичи распространилась по всей Тоскане.

Пока я писала это, зазвенели колокола церкви Оньисанти, напомнив мне о времени. Под ложечкой у меня засосало. Я причесала волосы, наложила чуть-чуть блеска на губы и карандашом аккуратно провела очень тонкую линию вокруг глаз. Затем я сунула ноги в красные баскетбольные туфли, надела летнюю куртку песочного цвета со множеством карманов и погляделась в зеркало в ванной, как бы прикидывая свои возможности. Лучшая улыбка во всей Флоренции, рот, правда, великоват, но это ладно, у Джулии Робертс тоже большой рот, и никто ее за это не бьет по голове. Самые белокурые волосы. Самые мечтательные глаза. Самое счастливое тело — есть тела и лица, выражающие счастье. Тела и лица: не слова, не молчание, не движения души. Человек может считать себя удачливым, полагать, что жизнь ему улыбается, что у него есть положение в обществе, «БМВ», пляжный дом, кредитные карты… но, глядя каждый день в зеркало, он, возможно, скоро обратит внимание на свое печальное и покорное лицо — лик косности. А можно умирать от отчаяния в студенческой квартирке на виа делла Скала, рядом с телефоном, молчащим целый день, потом войти в ванную и понять, что на твоем лице — неизбывная печать счастья или, по крайней мере, иронии, насмешки над собой, над всей этой ситуацией, в которой ты оказалась, напоминающей не то детектив, не то даже триллер, над историей плаща и кинжала, мерцающей на мониторе, меж тем как за окном, четырьмя этажами ниже, бурлит жизнь: весенний ветер, уличное движение, облупленные стены с гипсовыми статуями Богородицы, отели в бывших монастырях, мастерская по ремонту мотоциклов, через дверь которой то и дело проходят кошки, арабские мальчики в интернет-кафе, сады на задворках домов, дворы, заваленные шинами, и вдали горизонт, сливающийся с волнистой поверхностью реки. Река была темно-зеленой, с прожилками — серыми и насыщенно-охристыми, почти красными, как кровь, пролившаяся в Арно апрельским днем 1478 года.

Я пришла на площадь за несколько минут до пяти. Кафе были полны парочек. Подростки в спортивных джемперах с капюшонами и заниженных джинсах сидели кружком между скамеек, передавая друг другу сигарету и громко смеясь.

«Таберна ди Тонино» располагалась как раз напротив монастыря: длинный зеленый навес, металлические стулья. В эпоху Возрождения тут заканчивался город, в домах по эту сторону площади были казармы и конюшни. Медичи держали здесь своих львов, слонов и жирафов.

Я попросила большую чашку «американо» и сидела, расслабившись, пока ровно в пять со стороны виа Рикасоли, от Академии изящных искусств, не появился профессор Росси, небрежно, как всегда, одетый: белая рубашка, галстук, брюки в складку, слегка потертые на коленях, дымно-серый вельветовый пиджак и широкий шарф, очень приятного бледно-голубого цвета. Посмотрим, что он скажет, подумала я, когда он оказался рядом со столиком, чисто выбритый, с лицом, как бы высеченным заново. Он мне показался не таким, как вчера, — моложе, и в движениях его замечалось нарождающееся беспокойство. Я искоса смотрела, как он засовывает руки в карманы, пытаясь совладать с внутренним волнением, которое, видимо, терзало его не меньше, чем меня. Прошли две-три невыносимо долгих минуты. Он не произнес ни слова, но взгляд его говорил: «Мне нужна только ты». Затем лицо его, как обычно, прояснилось от застенчивой улыбки, он пожал плечами самым естественным образом, положил папку с бумагами и книги на стол, отодвинул стул и снял шарф; все движения были рассчитаны так, что дистанция между нами не была ни нарочито большой, ни излишне интимной — как при первых встречах.

К счастью, в следующие несколько минут все утряслось. Профессор заговорил без перерыва, подробно рассказывая о визите к инспектору Леони.

— Он спрашивал о тебе, — сообщил мне Росси, сделав первый глоток из чашки.

— И что ты ему сказал?

Он поглядел на меня весело и удивленно, с ласковой насмешкой во взгляде, чуть покачивая головой.

— А ты как думаешь?

Как и всегда, он сидел на стуле косо. Я отметила про себя, что его лицо нравится мне как в профиль, так и анфас: впалые щеки с двумя глубокими морщинами, большой прямой нос, внимательный, как у орла, взгляд, который я с самого начала сочла чем-то особенным; вдобавок он менялся в зависимости от погоды, времени суток и года. Сейчас этот взгляд достигал необыкновенной силы. Профессор смотрел на меня, сидя вполоборота, закинув ногу на ногу, согнув спину и опершись подбородком на ладонь.

Из рассказа о встрече с инспектором я сделала вывод, что полиция связывает это дело с нелегальной торговлей предметами искусства. Леони не стал выражаться открыто — как и подобает читателю Павезе, — но было ясно, что для него эта история имеет прямое отношение к пропавшим дневникам Мазони. Правда, ни профессор, ни я не могли понять интереса к обычным тетрадям с заметками, цена которым на черном рынке никак не выше ста тысяч евро — сумма ничтожная по сравнению с астрономическими оборотами в этой сфере.