Виктор Полонский - Загадка Веры Холодной

Было еще и «в-третьих». Личное. Богема – это так интересно, так замечательно, особенно для человека, мечтающего о сцене. Этот мир, в котором Вера почти не бывала (редкие посещения театрального закулисья в компании подруги Машеньки не в счет), манил и завораживал. Там могут случиться совершенно неожиданные встречи, интересные знакомства. Вдруг какой-нибудь известный режиссер обратит внимание на Веру и найдет у нее сценические задатки? То есть не найдет, а заметит, чего их искать, ведь они определенно есть. А когда Спаннокки будет разоблачен (посрамлен и изгнан из пределов империи), Верины знакомства в большинстве своем останутся при ней, и можно будет продолжать общение уже для собственного удовольствия. Что поделать, если тетя Лена и Машенька не могут ввести Веру в этот мир (одна не хочет, а другой все недосуг, все у нее быстро-скоро), то пусть это сделает симпатичный господин Лужнев. Должна же быть Вере хоть какая-то польза от общения со Спаннокки! С паршивой овцы хоть шерсти клок.

Лужнев сказал, что знает про Верины «обстоятельства» (выглядел он при этом немного смущенным) и потому предоставляет ей возможность выбирать время для встреч, но хорошо бы им встречаться не реже двух раз в неделю. Это aurea mediocritas, золотая середина, не редко и не часто. И впоследствии Вере будет надо появляться на людях с такой частотой. Желательно, чтобы один выход приходился на среду или четверг, а другой – на субботу или воскресенье. И еще желательно стать завсегдатаем в каких-либо заведениях. Много выбирать не надо, довольно двух, в которых Вера станет появляться регулярно. Чтобы люди, у которых возникла необходимость с ней встретиться, знали, где это можно сделать. Не станешь же каждому номер телефона сообщать, да и вообще телефонировать по делам подобного рода неудобно. Как для Веры, так и для того, кто телефонирует.

– Я вот люблю «Шантеклер», – сказал Лужнев, оглядывая небольшой, шумный, в то же время уютный зал. – Здесь премило. А еще по воскресеньям меня можно застать у «Макса и Морица». Это возле Мясницких ворот, наискосок от кондитерского магазина товарищества Эйнем. Вы запоминайте, я не просто так говорю.

– Я запоминаю. – Вера подумала, что «Шантеклер» ей тоже нравится, можно бывать здесь почаще, и поинтересовалась: – А что мы будем делать сегодня, Степан Гаврилович?

– С вашего позволения, не Степан, а Стефан, – поправил Лужнев. – Так мне нравится больше. И без отчества, прошу вас. Там, где вы станете вращаться, лишние церемонии не в чести.

– Тогда и вы меня зовите без отчества, – разрешила Вера. – Просто Вера, и все.

– А какой у вас псевдоним? – просто, как о чем-то само собой разумеющемся, спросил Лужнев и, наткнувшись на недоуменный взгляд Веры, пояснил: – Нынче модно иметь псевдонимы. Самые разные. Я вот просто переиначил свое имя на иностранный манер, а некоторые выдумывают нечто оригинальное. Актриса Гралинская представляется как Раба Любви, а Полинька Каптельцева просит называть ее Бедной Лизой, хотя ее папа фабрикант-миллионщик и зовут ее не Елизаветой, а Прасковьей. Хотя если вникнуть, то она бедная, потому что несчастная. Возвышенной душе трудно жить в старообрядческом доме с его строгими порядками. Но всех превзошла Лика Плышевская, слышали о такой, наверное?

Вера никогда о Лике Плышевской не слышала, но вопрос был задан таким тоном, что ответить на него отрицательно не было никакой возможности, поэтому она кивнула. Слышала, мол, как же.

– Она придумала себе имя Звезда Пленительного Счастья и на сокращенное Звезда отзываться не желает. Весьма смело во всех смыслах, но от Лики другого и ожидать невозможно. Она и Женечка Ланг не могут и дня прожить без того, чтобы не фраппировать [42]…

Кто такая Женечка Ланг, Вера тоже не знала, но очень надеялась вскоре узнать. «Стыдно!» – упрекнула себя Вера. Вышла замуж и чуть было не замкнулась в четырех стенах супружеского бытия. Оно, конечно, приятно, но кроме маленького славного мирка на Пятницкой есть еще и другой, большой мир, о котором не следует забывать. Маленькое личное счастье может сделать жизнь радостной, но не может сделать ее интересной. Примерно так.

– Хотите, вы будете Виолеттой? – предложил Лужнев. – Имя начинается с той же буквы, что и ваше настоящее, это очень удобно. И оно вам идет, во всяком случае, так мне кажется. Вы похожи на фиалку. Прошу прощения, если мое сравнение пришлось вам не по душе.

– Оно не очень подходит, ведь фиолетовый цвет – цвет вдовства, – мягко возразила Вера. – Но если уж псевдоним непременно нужен, то пусть я буду…

Вера призадумалась. Rose? [43]Не годится – слишком пошло. Еillet? [44]Тоже не нравится. Lis? [45]Совсем не то. Hortensia? [46]Царапает слух. Camélia [47]подходит для куртизанок и прочих дам полусвета. Интересно, а то общество, в котором ей предстоит вращаться, не относится к demi-monde? [48]Или богема – это нечто особое? Lavande? [49]La lavande, la lavande, oh lа lа… Слишком много «ля», лучше совсем без него. Ванда! То, что надо! Звучно, броско и тоже начинается с «в».

– …Вандой! – выпалила Вера и с надеждой посмотрела на своего собеседника – годится ли?

– Ван-да? – по слогам, будто смакуя, произнес Лужнев. – Хороший псевдоним, годится. Главное, чтобы он вам нравился. Так уже можно называть вас Вандой или вы еще подумаете?

– Можно, – разрешила Вера и сразу же озабоченно спросила: – А много ли женщин с таким псевдонимом вы знаете?

Не хватало еще назваться распространенным именем! Получится, как с Танями в гимназии. Окликнешь на перемене кого-нибудь из Тань, так добрая треть учениц оборачивается. Это все Пушкин виноват со своей Татьяной Лариной, сделал имя не просто модным, а очень модным, и эта мода все никак не проходит.

– Только вас. – Лужнев снова улыбнулся. – Есть еще Ванда Ружевич, но Ванда ее настоящее имя, и в Москве она бывает редко, наездами из Варшавы. У нее там постоянный ангажемент. Совсем запамятовал! Я давеча самой большой оригиналкой назвал Плышевскую, но это не так. Самая большая оригиналка – это дама без имени.

– Разве такое возможно? – усомнилась Вера. – А как к ней обращаются?

– Мадам или сударыня, а за глаза зовут Дамой Без Имени. Она вообще обожает напускать на себя таинственность. Ничего о себе не рассказывает, ни с кем не сближается, появляется всегда внезапно и столь же внезапно исчезает…

– И, должно быть, прячет лицо за вуалью? – предположила Вера, без всякой связи вспомнив, как в «Метрополе» говорили о даме в черном, лицо которой было скрыто под вуалью.

– Нет, лица она не прячет, – покачал головой Лужнев. – Грех прятать такую красоту. Ей уже хорошо за тридцать, но выглядит она подлинной Афродитой…

«Вуаль, – завертелось в Вериной голове. – Вуаль, вуаль, вуаль… Кажется, что она все объясняет, но на самом деле не объясняет ничего…» Лицо дамы, стрелявшей в Декассе, было скрыто под вуалью. Поэтому, раз за разом возвращаясь в мыслях к тому, что ей довелось услышать, Вера не находила ничего странного в том, что Декассе спросил: «Qui êtes vous?» Не узнал сразу ту, чье сердце он разбил, а любовь растоптал! Возможно ли такое? Милую и по голосу узнать нетрудно, и по фигуре, и по походке. Сколь бы любвеобилен ни был Декассе, сколько любовниц он ни имел бы, все равно ему не полагалось задавать подобного вопроса. Разве он султан турецкий, чтобы путаться в своих наложницах? Да и в годах он уже был, совсем уже не пылкий юноша… А как сказала убийца? «Ты обесчестил и погубил меня, растоптал мою любовь и разбил мое сердце!» Как-то неестественно, слишком уж напоказ – все перечислила. Обесчестил, погубил, растоптал, разбил…