У. Уилер - Браслет певицы

Суон немного смутился, а затем недовольно посмотрел в свою книжицу:

– Сегодня вечером я приглашён в оперу. Я в ней ничего не понимаю, право слово, но мадам фон Мюкк была очень, очень любезна, и пригласила меня посетить её после спектакля в гримуборной.

– Прекрасно, инспектор! – Ива зааплодировала с восхитительной лукавой гримаской. – Надеюсь, вы умело воспользуетесь этим шансом. Позвольте мне поговорить с графом Бёрлингтоном и графиней. С ними мне не нужно соблюдать инкогнито, и они будут вполне откровенны как давнишние знакомцы.

– Отлично. Держите меня в курсе. И вот что, как-нибудь невзначай расспросите графа – что это за полковник Брюстер. Признаться, у него репутация искателя приключений: я слышал от своих сослуживцев по Индии, что он переводился из полка в полк с подозрительной регулярностью, а его подвиги в Северной Африке и вовсе напоминают авантюрный роман.

– Непременно. А вам желаю приятного вечера в опере. Главное, инспектор, – помните, что для Мелисанды фон Мюкк – поистине «весь мир – театр», – полушутя предупредила Ива.

– Да, кстати… Надеюсь, вы простите мой дружеское любопытство? Мистер Флитгейл… он уже сделал вам предложение?

Ива засмеялась, нежно коснулась тугого цветка хризантемы в вазе, пробежала тонкими пальцами по игольчатым лепесткам, и посмотрела на Суона искрящимся взглядом.

– О, нет, инспектор. Я бы этого не допустила… пока.

В театре давали «Набукко» [2], оперу, имевшую грандиозный успех у публики, которую слышали все, кроме инспектора. Суон перечитал брошюрку либретто, но уследить за событиями не мог до самого финала. Правда, его впечатлили грандиозные декорации и роскошные костюмы, выполненные в монументальном библейском стиле, но в целом Суон не был любителем оперы и страдал от громких звуков.

Мадам фон Мюкк пела Фенену, пела бесподобно, то и дело срывая аплодисменты и вызывая экстатическое «Браво!» с галёрки. Под финальные овации на сцену вынесли огромные корзины цветов, полетели букеты, Мелисанде поднесли несколько коробок с презентами от благодарной публики. Сидя в гостевой ложе, Суон тоже сжимал в руках букет, который, признаться, не знал, куда приспособить и который изрядно ему надоел. В конце второго акта он собрался уж было метнуть его на сцену. Но потом счёл, что будет лучше явиться с цветами в гримуборную, и мучился дальше – неудобством от дюжины роз и двусмысленностью предстоящего визита к певице.

Наконец, зрители стали покидать свои места, Суон направился к служебной двери около занавеса, и был препровождён к примадонне. Подле её дверей толпились поклонники, жалобно взывая к певице и потрясая букетами, но театральный служитель провёл инспектора сквозь толпу, постучал особым, тремолирующим стуком, и инспектор вошёл в уборную, вызвав ревнивое негодование в толпе верных обожателей мадам фон Мюкк.

– Вам понравилась опера? – спросила Мелисанда, отрываясь от зеркала и поворачиваясь к Суону. Она была ещё в костюме, и, вероятно, ещё в роли любимой дочери Навуходоносора, очень возбуждённая, с горящими глазами, с лихорадочным румянцем, пробивающимся сквозь толстый грим.

– Я под глубочайшим впечатлением, – искренне признался Суон, вручая ей розы.

Мелисанда торжествующе улыбнулась, с чувственной жадностью посмотрела на цветы, а потом перевела взгляд на инспектора так, будто готова была отдаться ему сейчас же. Она относилась к тому типу актрис, которые испытывают от игры род сладострастного возбуждения, и эта страсть естественным образом выходила за пределы сцены. Мелисанда обольщала мужчин неосознанно: она просто источала наэлектризованную ауру чувственности, и горе было тому, кто оказывался слишком слаб, чтобы сопротивляться этой силе. Неудивительно, что примадонна была замешана в невероятном количестве скандалов, и оставалось лишь посочувствовать барону фон Мюкк, который явно недооценил таланты своей супруги. Суон с трудом сохранял самообладание, но в его мозгу отчётливо и предостерегающе прозвучал голос Ивы: «Весь мир – театр…». Быть актёром в театре мадам фон Мюкк вовсе не входило в планы инспектора.

Примадонна позволила Суону сесть на банкетку и внезапно изобразила перед инспектором сцену глубокого раскаяния.

– Ах, мистер Суон, мне так неудобно, право! Мой браслет, он нашёлся. Так странно, в моём манто, там, знаете ли, небольшая муфта… Я была уверена, что за столом была в нём, и вдруг! Я невнимательна, наверное. Обнаружила, только придя домой. Я не очень расстроила вас, дорогой мистер Суон? – лицо актрисы выражало самое глубокое сожаление.

– Прекрасно, миссис фон Мюкк, я очень рад за вас, – Суон был потрясен до глубины души, но всё же держался приятного, любезного тона. – Вы не позволите мне взглянуть на этот браслет?

– О, конечно, инспектор. Право, это сущая безделица… – Мелисанда вынула браслет из ящичка своего туалетного столика и протянула инспектору, – Но, право, потерять его для меня было бы истинной трагедией. Конечно, он очень мне нравится, но дело даже не в этом.

Браслет, действительно, выглядел не слишком шикарно по сравнению даже с теми скромными жемчугами, которые лежали на туалетном столике перед актрисой. Толстый, вероятно, дутый, браслет тёмного серебра был украшен филигранью и крупными, неправильной формы камнями ярко-голубой с чёрными жилами, бирюзы. Несколько мелких кораллов были неровно посажены среди бирюзы.

– Простите, мадам, ваши ценности застрахованы, я надеюсь?

– Да, я всё страхую у «Зигеля и Брауна», но дело не в этом… Вы знаете, мой муж… пока ещё муж… я надеюсь, что скоро я стану свободна… он так патологически ревнив! Как венецианский мавр! Вы не представляете себе, как я страдаю, – губы Мелисанды задрожали, она отвернулась, прикрыв глаза рукой, и продолжила трагическим голосом. – Я не могла себе представить. Эти отвратительные сцены ревности! Эта мелочность! Эти оскорбительные обвинения! Боже мой, я не могу вспоминать без ужаса… Представьте себе: я пела в Париже с одним молодым тенором, очень успешно, и подарила ему на память милую безделицу, золотую бонбоньерку с эмалью. Подарила, просто повинуясь доброму чувству. И этот мавр! – он ворвался в мой номер, осыпал меня оскорблениями, чуть не убил бедного Мишеля, представьте – отобрал у него бонбоньерку и буквально вышвырнул его вон! Это было невыносимо!

Суон не стал уточнять, что делал бедный Мишель в номере мадам фон Мюкк, а только сочувственно промычал нечто нечленораздельное и спросил о другом:

– Мадам, мне не хотелось бы вновь подвергать вас переживаниям, но мне придётся задать вам несколько вопросов о вечере у Бёрлингтона.

Мелисанда согласилась и более-менее в соответствии с рассказом Ивы описала события сеанса.