Владимир Корнев - Последний иерофант. Роман начала века о его конце

Труп лежал в конце небольшого тупичка. С одной стороны виднелось серое пятно старого дровяного сарая, напротив рябила ничем не примечательная ограда небольшого казенного садика, а спереди, закрывая полнеба, нависал глухой брандмауэр многоэтажного доходного дома. В глаза бросился рисунок на стене, второпях намалеванный сажей: роза, как бы распятая на четырехконечном латинском кресте. Нечто подобное Думанскому где-то уже случалось видеть.

В позе еще не рожденного плода на грязном, затоптанном снегу лежал Сатин. Сильно изуродованное лицо его, ухоженная шевелюра, одежда, дорогие модные штиблеты, как-то нелепо выглядевшие на убитом, — все было в крови. Адвокат вспомнил, что Сатин происходил из давно обедневших мелкопоместных дворян и, кроме старухи-матери (да и то где-то под Екатеринбургом), родных никого не имел. «Наг я пришел на эту землю, наг и уйду», — отдалось эхом где-то внутри, и тут же больно кольнуло в сердце. «Эх, Алексей Иванович, Алексей Иванович! Какой бес занес тебя в эту трущобу? Кто знает, как все могло случиться, не уехал бы ты из родных мест в Петербург „юриспруденцию долбить“? [14] И.-В. Гёте. Фауст. Часть I. О лаврах законника мечтал, а вышло-то вон что… Несчастье вышло… Как нелепо, Боже!»

Показания Думанский давал в каком-то полусне, чувство нереальности, абсурдности происходящего не покидало его. Сквозь этот морок он слышал голоса криминалистов, деловито обсуждавших предполагаемые подробности случившегося. До его слуха долетали и отдельные реплики праздной публики — неуместные вопросы, нелепые советы полицейским, и только последние, как ему показалось, вели себя подобающе ситуации: грозное молчание и физическая сила сдерживали тупой напор пошлости.

Наконец дознаватель прекратил задавать вопросы и, убедившись, что с адвокатом можно быть откровенным, продемонстрировал ему небольшой обрывок дорогого черного кружева и что-то напомнившую золотую серьгу с крупным голубым камнем (сапфиром на вид) в обрамлении бриллиантов:

— Вот, извольте видеть. Нашли любопытные улики — кружево бельгийской работы, судя по предположению эксперта, приобретено в торговом доме «Новости» на Перинной линии, а украшение на вид подозрительно дорогое. Не бижутерия ли? Еще предстоит установить… Преступление, по характеру нанесенных ранений, надо полагать, совершено женщиной. Сейчас-то всё уже затоптали, успели, однако, сфотографировать след дамского ботинка — небольшой, но отчетливый. Обувь была с острым каблуком, которым преступница явно воспользовалась при убийстве. Собственно, во всем почерке — типично женская истеричность. О выдержке и хладнокровии убийцы и говорить не приходится: видите, как обезображено лицо, месиво сплошное! Точно в исступлении — было нанесено много ударов, и все как-то неумело… Простите за эти подробности, но вы же понимаете — тут все детали важны, тем более такие «говорящие». На туловище повреждения тоже небольшой глубины — это явно от каблука, локализация в случайных местах: опытный преступник всегда знает летальные точки. В общем, или хотели помучить, или сил было маловато, чтобы сразу, наверняка… Я понимаю, вам тяжело слушать, но что поделаешь! Ваш коллега умер от потери крови, не сразу — таково заключение нашего медика… Да! Что интересно — денег не взяли. Мотивы преступления могли быть интимного характера, в связи с чем у нас к вам деликатный вопрос: покойный ничего не говорил вам по поводу своих отношений… ну, сами понимаете, какого рода?

Сатин был холост, в отношениях с противоположным полом щепетилен — за это Викентий Алексеевич мог ручаться, более того — ближайший подчиненный, уже полгода служивший в его бюро, порой казался ему юношей, требовавшим отеческой опеки, возможно даже не успевшим познать женщину. Впрочем, знай Думанский что-либо подозрительное о любовных связях Алексея Ивановича, и тогда не считал бы себя вправе предавать огласке чужие тайны, подавать повод для досужих сплетен о достойном человеке. Словом, он, конечно же, ответил отрицательно на подобный вопрос.

Сыщик пояснил:

— Дело в том, что по роду моей деятельности меня интересует только та информация, которую могут подтвердить окружающие или эксперты, — и в ожидании новых подробностей дознания обернулся к ассистенту, на месте заполняющему протокол.

— Я почти уверен — убийство ритуальное, — произнес тот. — В противном случае этот символический рисунок сажей сделан, чтобы ввести нас в заблуждение в отношении мотивов содеянного.

— Доказывать и разыскивать — по вашей части. Но для меня очевидно, что рисунок не имеет причастности к делу. Прежде чем появятся неоспоримые факты, можно лишь теоретизировать, неизбежно начинаешь подстраивать первый попавшийся визуальный материал под свою теорию, а не строить убедительную версию на основе фактов, — высокомерно резонерствовал дознаватель, точно проводил с малоопытным коллегой практикум по криминалистике. — Даже на стадии созерцания заметно, что штукатурка уже обветшала и рисунок явно не свежий, посему можно смело констатировать — этому художеству уже несколько месяцев, и оно не имеет никакой причастности к преступлению.

Он приблизился к адвокату и взял его за руку:

— Мужайтесь, Викентий Алексеевич, уже ничего не изменить. В данном случае смерть господина Сатина — факт непреложный, и теперь бесполезно изводить себя, думая о том, что убийства могло бы не быть. Вспомните, в конце концов, что в таких случаях говорил приснопамятный Борис Иванович Кохно. Склонность к убийству — это врожденный порок, и еще его знаменитая фраза: «Malum consilium consultori pessimum». [15] Дурной умысел оборачивается против замыслившего зло (лат.).

«Конечно, Господь покарает убийцу», — мысленно согласился Думанский, но вдруг, что-то мгновенно сообразив, встрепенулся:

— А откуда вы знаете профессора Кохно?

— Собственно, оттуда же, откуда и вы, — ответствовал дознаватель. — Мы ведь с вами, дражайший, оба закончили Училище правоведения, только я поступил двумя годами раньше. Да вы меня вряд ли помните: Алексей Карлович Шведов, начальник сыскной полиции, к вашим услугам. Вам-то уже тогда прочили блестящее будущее — правоведы смотрели на вас с завистью, и я, признаться… Весьма польщен, давно мечтал познакомиться с именитым адвокатом.

— Какая приятная неожиданность, и я что-то даже припоминаю… — произнес удивленный Викентий Алексеевич. — Выходит, мы с вами однокашники.

Лицо Шведова на мгновение озарилось подобием улыбки:

— Именно так. Чижик-пыжик, где ты был… [16] Известная песенка о чижике-пыжике — часть застольного фольклора студентов Училища правоведения (желто-зеленый цвет обмундирования напоминал окраску чижа). Существует маловероятная версия, что автор музыки — П. И. Чайковский, сам бывший правовед. Помните, конечно? Чем неожиданнее воспоминание о незабвенных годах юности, тем приятнее, — философски заметил он. — Вот вам, кстати, моя визитная карточка. Да-с… Мы, кажется, отвлеклись. Сегодня мои люди проводят обыск на квартире убитого, завтра с утра им следовало бы осмотреть его рабочий кабинет, ознакомиться с делами, которые убитый вел. У вас есть свои соображения на сей счет?