Александр Логачев - Капитан госбезопасности. Линия Маннергейма

Леня резко повернулся к двери боком и предостерегающе вскинул руку. Потому что внутри дома впервые послышалось какое-то шевеление. Шарканье и стук. Хлопнула дверь, совсем близко. В сенях, за дверью, к которой почти прислонился ухом Леонид, раздались шаги. Потом раздался грохот, что-то пробубнили, а после зажурчала струя, ударявшая в стенки металлической емкости, наверное, ведра. Потом снова стукнула дверь, удаляющиеся шаги затихли в доме.

После чего Жох продолжил борьбу с крестьянской дверью. Борьба проходила на узком участке. В зазоре между дверью и косяком в том мест, где лезвие ножа нащупало щеколду. Щеколда на крестьянской двери могла быть двух видов: или заходящая в открытые скобы сверху или, что хуже, задвигаемая в цельные скобы сбоку. У хуторянина стояла та, что хуже отодвигается ножом снаружи. Но отодвигается. И Леонид заводил лезвие выкидухи в щель, нажимал сверху на металлическую полосу и проталкивал ее миллиметр за миллиметром. Спасибо хуторянину — не забывал смазывать свой запорный механизм.

Снизу смотрели на него со злостью «ну, сколько можно возиться» (злость возрастала, когда боец-доброволец бросал работу и грел руки под фуфайкой — «да давай быстрее, потом согреешься»), но и с надеждой — «все-таки бросил бы он, наверное, ковыряться, каб дело было совсем дохлое».

Прикинув, что полоса дошла до края скобы, Жох щелкнул пальцами — готовьтесь, ясны соколы!

Что там было готовиться. Все сидели на нижних ступеньках с оружием наизготовку. Оставалось разве перед тем, как ворваться в дом, снять полушубки и скинуть рукавицы и перчатки, без которых вести стрельбу и действовать ножом или штыком как ножом гораздо удобней. И когда после повторного щелчка пальцами дверь пошла внутрь, открывая вход в дом, отряд уже взбегал по ступеням. Проскальзывая мимо Жоха в дом, старшина вложил ему в руки его винтовку. Леонид просочился в дом последним. А сержант Лев Коган согласно приказу остался на крыльце…

В ресторане «Бранденбург», расположенном на Принц-Альбрехтштрассе, играл клавесин. Свечи плавились и трещали. Тонко звенели бокалы, постукивали о тарелки вилки и ножи. Гибкие официанты разгоняли табачный дым по залу. Дамские драгоценности в желтом свечном свете все до единой можно было принять за фамильные ценности. Дамы улыбались, стреляли глазками над поднятыми бокалами и наматывали на палец цепочки и ожерелья. За некоторыми столами обсуждали сделки, и смело можно было утверждать, что проговариваемые суммы кишат нулями. Дорогое место.

Шелленберг не спешил приступать к той части разговора, ради которой они сегодня встретились и не в служебном кабинете. Сначала надо насладиться кухней и отличным мозельским вином урожая, что символично, тридцать третьего года.

Дитриху Заммеру в отличие от Шелленберга редко приходилось бывать в заведениях такого класса. И оттого чувствовал себя не вполне комфортно. Он бы с удовольствием переместился в какую-нибудь пивную, где не приходится думать о локтях на столе. Через квартал отсюда, кстати, имеется прекрасный подвальчик.

Они знали друг друга еще с университета. Вместе в тридцать третьем вступили в партию национал-социалистов и одновременно в СС. Бег нога в ногу продолжался недолго, Вальтер довольно скоро вырвался в забеге вперед. И как рядовой бегун не обижается на обогнавшего его чемпиона, так и Дитрих отнесся с пониманием к увеличивавшейся между ними дистанции. Да, Вальтер талантливее и — что важно и в спорте, и в жизни — удачливее. И еще честолюбивее, гораздо честолюбивее Дитриха. Дитрих Заммер даже в спорте не рвался в победители и не испытывал зависти к тем, кто кланялся с пьедестала, придерживая рукой медаль на цветной ленте.

Но Шелленберг не забыл университетского приятеля. Наоборот, стал подтягивать к себе, давать поручения, с помощью которых Дитрих смог бы продвинуться по служебной лестнице. Например, в апреле тридцать восьмого Шелленберг сопровождал Гитлера во время его поездки в Рим. Вальтер включил в охрану фюрера, а, значит, в число особо доверенных и проверенных лиц, и Дитриха Заммера.

Цель этого патронажа стала ясна довольно скоро. Шелленбергу были нужны свои, верные люди, которые готовы выполнить любое его поручение, в том числе и сугубо личное, не имеющее ничего общего с интересами рейха. Впрочем, каждый из влиятельных в рейхе лиц старался завести собственную гвардию. Дитрих ничего не имел против и готов был не вникать в конечные цели заданий, что давал ему Вальтер. Одно из которых ему предстояло получить сегодня.

Наконец Вальтер насытился, отодвинул тарелку, оборвал пустую болтовню и приступил к главному.

Главное заняло минут пятнадцать. Пятнадцать минут монолога Шелленберга, не перебиваемого вопросами и удивленными восклицаниями. Да и нельзя сказать, что Дитрих был ошарашен, поражен или удивлен. Он знал, что идеи Вальтера всегда содержат в себе сумасшедшинку. Некоторые граничат с безумием. (Или так только кажется немецкому мышлению, привыкшему к уставам и уложениям, режиму и порядку во всем).

А в этой сумасшедшинке, надо думать, и сидит удача, которая Вальтеру пока не изменяет.

Вальтер замолчал, взял со стола бокал на длинной, витой ножке, откинулся на спинку стула из темного дерева. Он показывал, что ждет вопросов.

— Рейхсфюрер и Кальтербруннер не будут поставлены в известность? — Дитрих и так это понял, но ему нужно было услышать объяснение Вальтера.

— Мой дорогой Дитрих, я вам искренне завидую, — Шелленберг сжал верх бокала ладонями и слегка встряхнул, заставив янтарную жидкость закружиться по хрустальным стенкам. — Вы так далеки от закулисных интриг, живете простой и ясной жизнью. Увы, я себе уже не могу позволить подобную роскошь. Вам, Дитрих, кажется, что на таком верху должны царить единомыслие и сплоченность, но, поверьте мне, это совсем не так. Да, да, как ни горько, но и в высших кругах рейха каждый норовит подставить подножку другому и выскочить вперед. Приди я к кому-нибудь из упомянутых вами лиц и изложи свой план, мне сначала заметили бы, что я занимаюсь не своим делом. И это правда, мне нечего было бы возразить. Потом мне указали бы на то, сколько текущих дел требуют моей полной отдачи, и предложили бы не распыляться, а на десерт подбросили бы еще парочку заданий, чтобы не оставалось времени на досужее фантазирование. Разве что отметили бы мое рвение как таковое скупой похвалой. А на следующий день, все хорошо обдумав, ну, скажем, рейхсфюрер пришел бы к Гитлеру и изложил бы мой план как свой. Может, мое имя и проскочило бы в скобках как человека, наведшего рейхсфюрера на идею, но в скобках бы и осталось. И непосредственным исполнителем акции стал бы кто-то другой, но не вы, мой дорогой Дитрих.