Александр Логачев - Капитан госбезопасности. Линия Маннергейма

Голова от дневного сна была тяжелой, мутной. «Надо бы набраться храбрости, раздеться да в снег».

Сзади хлопнула дверь.

— На ногах? — Хромов от двери прошел к печи. Снял с ее полки чайник. — Чайком согрейся, капитан. Слушай, мы старику одной вражеской, то есть его родной тушенки на полжизни оставляем. Сходи, полюбуйся, сколько на кухне ящиков с пищевым довольствием. Там хозяйка не может пробраться к печи, ну, на которой готовит. Да он нас за такие подарки не то что отвезти должен, а это… до расположения довезти.

Рот Шепелева растянул затяжной зевок.

— Во, кстати! — воскликнул Хромов, наливая чай в кружку, входившую в солдатскую походную выкладку. — Чтоб ты быстрее очухался. Мы там баньку хозяйскую затопили.

— То-то гляжу, ты такой румяный. Со всем остальным управились? — Командир подошел к окну. И первое что увидел — стоявших возле курятника Жоха и дочь хозяина. Вор что-то говорил, жестикулировал, тыкал пальцем себя в грудь, принимал затейливые позы, короче, старался, а женщина хохотала, прикрывая рот углом шерстяного платка.

«Значит, пока я ношусь, как олень, по лесам и холоду, они тут курортничают. Банька, фронтовой флирт. Ну отрядец!» — подумал Шепелев, борясь с зевотою.

— А как же! В полном ажуре, — звучал сзади бодрый доклад Хромова, сопровождаемый прихлебами из кружки. — Съездили, привезли, сколотили, приготовили. Ждем сигнал выступать.

— Будет вам сигнал.

— Сколько их там, капитан? Белофиннов этих?

— Сколько? Около роты, — Шепелев, заразившись примером Хромова, направился к чайнику, оставленному на столе. — Финны очень расчетливы. Нет смысла держать там больше роты, чтобы добить окруженное подразделение, они и не держат. Вот пусть их расчетливость их и погубит.

— Рота! Ты говоришь так спокойно, как будто нас столько же!

— Нас достаточно…

Странная процессия покинула во мраке этого январского вечера хутор, не отмеченный на советских военных картах. Впереди лошадь тянула сани, груженные ящиками. Ею правил старик, единственный из всех у кого не было никакого оружия.

Финская пропагандистская листовка

Перед выездом с хутора командир отряда подошел к хозяину хутора, у которого прежде не без труда выпытал фамилию.

— Если наши, — капитан ткнул в себя пальцами придут, — отдашь.

И протянул листок старику. Старик посмотрел на русский текст, который прочитать не мог, кивнул. На блокнотном листе Шепелев написал: «Эти люди, Ярви и его дочь, находятся в сфере особых интересов НКВД. Вреда не причинять, имущество не трогать. Капитан госбезопасности Шепелев. Ленинградское УНКВД». И подпись.

Позади повозки растянулась вереница лыжников. Каждый из них тащил за собой санки. Недостающие санки сработали за день, пустив на полозья оставшиеся от шюцкоровцев лыжи, а корпуса смастерили из досок, разломав на них ящики из шюцкоровского схрона. Гвозди тоже подарили бесценные ящики. Бесценные, потому что и содержимое повозки и санок было из тех же ящиков. У каждого лыжника свешивалась на грудь винтовка, а на спине висел или пистолет-пулемет «Суоми», или ручной пулемет. Пулеметы, кроме одного «Дегтярева», были финские «Лахти-Салоранта», которые днем изучали под руководством старшины.

Отдыхали часто. Главным было не достигнуть места как можно раньше, а вообще его достигнуть. И при этом не выдохнуться, потому что ночью силы ой как понадобятся. Вот застуденеть этой ночью не получится, горячей выйдет ночка до самого утра. Одно то, что повозка сбросит груз в трех километрах, ближе рискованно, от места их утреней дислокации и дальше перетаскивать придется на себе, затребует немало силенок. Но перетащить еще не все, еще надо будет и растаскивать. И что-то из сил должно остаться к рассвету, ко времени икс, когда они начнут свою одновременно продуманную и бесшабашную, но совершенно негуманную операцию.

До рассвета еще далеко. А пока скрипели полозья саней, сопела лошадка, да тяжело дышали, старающиеся поспеть за ней люди…

Светало. Сумраку оставалось рассосаться только в лесу. Солнце загоралось лампой в холодном карцере — светит, но не греет. Судя по рассветному небу, тех, кто выживет, ждал и сегодня ясный день. Под утро окрестности затихли. Даже прекратились отдельные винтовочные хлопки. Наверное, с обеих сторон устали от ночного боя.

Зато третьей стороне помогли разрывы гранат и перестрелка. Под этой шумовой завесой они не особенно беспокоились, что какой-нибудь неосторожный звук, например, треск порвавшейся санной веревки, а уж тем более скрип полозьев достигнут чужих ушей и вызовут переполох у занятого вылазкой противника. Имелся и еще повод не беспокоиться — их перемещения совершались вдали от локального ТВД [25] Театр военных действий и от финских постов.

Собственно постов охранения как постоянных постов у финнов не было. Они использовали передвижные посты. Это — основное, что должны были выяснить вчера в разведке Шепелев и Попов, и они выяснили. Финны с присущей им серьезностью не оставляли без внимания подступы к деревне и окружающему ее лесу по всему периметру. По проложенной лыжне, опоясывающей маленький театрик военных действий, пробегали часовые, иногда останавливаясь и всматриваясь, вслушиваясь. И бежали дальше по военно-спортивной трассе свой бесконечный караульный забег, чтобы, как эстафету, передать пост следующему лыжнику. И следующий отправлялся на круг. Не хлопают ушами, похвалил их вчера капитан Шепелев, не только дороги держат. И тогда он понял, что использовать надо как раз их национально-серьезное отношение ко всему тому, чем им приходится заниматься. Серьезный человек, увидев, что в него летит снаряд, не станет креститься, молиться, чтоб пронесло, или полагаться на авось, авось недолет или мимо. Он попытается спастись. Вот и хорошо.

Рассвело. Теперь осталось дождаться, когда следующий часовой, широко размахивая руками с лыжными палками или без них, пронесется по трассе, на отрезок которой направлен сейчас бинокль Шепелева.

— А вот и он, — прошептал капитан. — Пошел на круг. Выждем чуть.

Лежавший рядом в вырытой в снегу норе завозился старшина и так же тихо, как командир, произнес:

— Трех минут хватит. У него тоже бинокля, небось, имеется. Еще разглядит наши кружева на снегу.

— Пускай разглядывает. Все равно уже поздно. Хорошо, что ветер не изменился. Как говорят моряки, ветер попутный. Ладно, начинаем.