Макс Коллинз - Неоновый мираж

Затем еще раз.

Рафт звонил сюда по телефону, чтобы предупредить о моем визите, и Вирджиния должна была знать, что я еду к ней, и быть дома. Прошло всего лишь около пятнадцати минут после телефонного звонка Рафта, но на мои звонки в дверь никто не откликался. Я позвонил снова. Звук звонка, похожий на мягкий перезвон курантов, приглушенно отзывался за массивными дверями.

Наконец они открылись, и между дверными створками появилась она – с полуулыбкой на лице, с распущенными, длинными до плеч подкрашенными в рыжий цвет волосами и смеющимися серо-зелеными глазами. Нет, ее глаза, конечно, не говорили «ха-ха-ха» или что-нибудь в этом роде, но вы, надеюсь, меня поняли.

Я еще не сказал вам, что она была голой? Так вот, она была совершенно голой. Признаюсь, я слегка опешил. Это уже была вторая голая красотка за сегодняшний день. Может быть, у них так принято в Калифорнии? Поди разбери!

– Привет, Геллер. Тысячу лет тебя не видела. Проходи.

У нее по-прежнему было ее алабамское произношение, но мне показалось, в нем стало меньше мелодичности. Голос ее несколько погрубел, но это, может быть, добавило ей чуть-чуть шарма, и она, как и раньше, произносила слова невнятно, проглатывая их. Сказать, что она была пьяной, было бы несправедливо, но и назвать ее трезвой было нельзя.

Я последовал за ней через огромный холл с высоким потолком, где вполне уместился бы мой номер в отеле «Моррисон» и еще осталось бы место для танцевального зала.

Внутреннее убранство дома было роскошным – на стенах висели старинное оружие, гобелены, чеканка. Но я мало обращал внимания на всю эту дорогую утварь. Я следовал за обнаженной женщиной, чье тело было бело-кремового цвета – такого же, как у статуэтки из слоновой кости, которая стояла на столике в холле. Покачивая бедрами, которые явно были не из слоновой кости, она провела меня в большую гостиную, где подошла к пылесосу, стоявшему у стены, и начала уборку. Эта штуковина гудела довольно громко, но она все же перекричала ее:

– Я прошу извинения, но я не слышала, как ты позвонил в дверь. Геллер!

– Все о'кей! – прокричал я в ответ.

Она продолжала пылесосить, прочищая восточный ковер с причудливым орнаментом, расстеленный у облицованного белым мрамором камина. Над камином висела картина, как я определил, принадлежавшая кисти какого-то старого голландского живописца. Кажется, это был Рембрандт. Мне было сложно разглядеть картину из-за пелены табачного дыма, которая заволокла всю комнату.

Она выключила пылесос, резко нажав ногой на выключатель, скорчив недовольную гримасу, рыча и ругаясь.

– Ненавижу этот проклятый дом, – сказала она.

– Да, – сказал я, сидя на мягком комфортабельном диване, оглядывая дорогую антикварную мебель, стены, окрашенные в нежные пастельные тона. – Это помойная яма, иначе не скажешь.

Она сделала такое лицо, как будто собиралась плюнуть на ковер. Пол в тех местах комнаты, где он не был застлан ковром, блестел как зеркало – хоть катайся на коньках. Гостиная была безукоризненно прибрана, и, казалось, все в ней было расставлено как нельзя лучше. Лишь одно вносило дисгармонию в этот идеальный порядок – голая женщина с электропылесосом.

– Я предупредила эту суку, что пристрелю ее, – сказала она, отставив пылесос и подойдя к низкому деревянному кофейному столику, стоявшему рядом с диваном, где я расположился. Она встала как раз напротив меня и зажгла сигарету, взяв ее из коробки, вырезанной из поделочного камня желто-зеленого цвета и отделанной серебром. Зажигалка, которой она пользовалась, тоже была сделана из того же желто-зеленого камня. Я мог – не поворачивая для этого головы и не кося глазами – видеть рыжеватые волосы на ее лобке, подстриженные в форме сердца. И я не стал отводить глаза в сторону.

Она наклонилась, взяла полупустую бутылку с мятным ликером – при этом ее полные груди слегка раскачивались – и наполнила бокал с растопленным льдом – это был далеко не первый ее бокал. Затем она поставила бутылку назад, на столик – рядом с лежавшим тут же револьвером тридцать восьмого калибра системы «Смит и Вессон». Она запрокинула голову назад вместе с бокалом и почти осушила его до дна. Потом снова наполнила бокал, прикончив таким образом бутылку. Затем она с интересом посмотрела на меня.

– Хочешь чего-нибудь выпить? – спросила она.

– Не откажусь.

– Что?

– Ром.

– Со льдом?

– Почему бы нет?

Вирджиния подошла к встроенному в стену бару; она двигалась так, словно олицетворяла женское сексуальное начало. Как человек, она мне не нравилась, но сейчас я смотрел на нее как на женщину. Да, находясь в возрасте тридцати лет, она, конечно, была уже не первой свежести. Но ее тело было еще молодым; лицо же Вирджинии Хилл, некогда весьма привлекательное, показалось мне постаревшим по сравнению с тем, что я видел тогда, на вечеринке в 1938 году. Под глазами у нее появились небольшие мешочки, а вокруг глаз – морщинки. У рта тоже образовались заметные складки – свидетельства ее жизненных передряг.

Но ее молочно-белое тело, еще довольно упругие груди и выстриженное рыжеватого цвета сердечко на пикантном месте могли подарить еще немало сладких мгновений.

Правда, прямо передо мной на столике валялся «Смит и Вессон» – словно напоминание о своеобразных представлениях о правилах этикета у его странного хозяина.

Хозяйки.

Она передала мне через стол широкий бокал с ромом и льдом.

– Пей до дна и будь здоров, приятель, – сказала она, поднимая свой бокал с ликером. – Завтра не наступит никогда, а если и наступит, тебя уже может не быть на этом свете.

Я сделал приветственный жест своим бокалом, ничего не сказав, – ибо что можно было добавить к ее оптимистичному тосту? – и отхлебнул рома.

– Я надеюсь, ты не возражаешь, – сказала она, жестом показав на свое голое тело. – Сегодня немного жарковато, а у нас не работает кондиционер.

– Я совсем не против, – сказал я, отметив про себя, что в доме довольно прохладно; я ощущал легкий ветерок, пробивавшийся откуда-то в гостиную. – Я вот только чувствую себя так, словно надел на себя слишком много.

Она улыбнулась, держа перед глазами бокал:

– Может быть, мы что-нибудь придумаем на этот счет.

– Я думал, что ты подружка Бена Сигела.

– Верно. Он убьет меня, если узнает.

Она сказала это с таким выражением лица, что я подумал, что для нее такая перспектива была и забавна и волнующа.

– Давай я пока останусь в одежде. Для чего тебе этот револьвер?

– Револьвер? – Ее глаза последовали за моей рукой, направленной в сторону «Смита и Вессона». – А... это. Я собиралась убить эту суку.

– О какой суке ты говоришь, Джинни?

Она прищурила глаза:

– О моей домработнице, этой мексиканской девчонке. Она не может как следует убраться в доме. Я вынуждена заниматься уборкой после нее, чтобы навести порядок. Кроме того, я думаю, что она приворовывает в доме, пока меня нет. – Она обошла стол и села рядом со мной. Положила ноги на кофейный столик; ногти на пальцах ее ног были покрыты красным лаком.