Макс Коллинз - Кровавый срок

Я рванулся мимо Линдопа и через секунду уже глядел прямо в жирное лицо майамского копа. Его улыбка стала кривой, когда я сказал:

— Извинитесь перед леди.

— За что?

— Извинитесь, или я скормлю вам вашу гребаную селезенку.

— Вы меня не запугаете.

— Тогда не извиняйтесь.

Он сделал шаг назад. При лунном свете его лицо было белым, но, я думаю, оно было бы таким же и днем.

— Извините, мисс, — тихо сказал он, не глядя на нее, не глядя ни на кого. — Я погорячился.

Она кивнула и направилась к машине.

— О-о-пс, — сказал я и толкнул Мелчена.

Его ноги подкосились, и он с громким плеском рухнул в воду. Прямо рядом с Артуром.

— Ах ты, сукин сын, — заорал он.

Баркер схватил меня за футболку и прорычал:

— Ты думаешь, ты такой крутой, да? Герой войны, с серебряной медалью? Думаешь, меня это трогает?

Я сбросил с себя его руки.

— Послушайте, Баркер... А где вы, девочки, были сегодня вечером?

Я посмотрел на Мелчена, который уже вылез на причал и отряхивал сейчас мокрый песок со своих мокрых штанов.

— У вас двоих есть алиби на время убийства Артура?

Оба — Баркер и Мелчен — смотрели на меня с тихой яростью. И позы говорили о том, что они готовились к атаке, но тут полковник Линдоп шагнул между нами.

— Мистер Геллер, — спокойно сказал он. — Я думаю, вам лучше уйти, прежде чем ситуация выйдет из-под контроля. Нам нужно заняться трупом.

— Как скажете, полковник.

— Я провожу вас до машины.

Пока мы шли, он тихо сказал:

— Мистер Геллер, очень вероятно, что эту смерть признают результатом несчастного случая.

— Но...

Он жестом остановил меня.

— Если вы хотите расследовать причины смерти и этого человека — между делом, так сказать, — пожалуйста. Я хочу, чтобы вы знали, что я очень заинтересуюсь любой связью, какую вам удастся обнаружить между этой смертью и делом Оукса — де Мариньи.

— Полковник, я уже говорил вам, что вы — «о'кей».

— Но вы, мистер Геллер, будете «не о'кей», если не прекратите относиться к моим американским коллегам с таким неуважением.

— Я отношусь к ним так, как они того заслуживают.

— Разве я сказал, что они этого не заслуживают? — улыбнулся он и приложил руку к фуражке, прощаясь. Потом повернулся и пошел прочь.

Я отвез Марджори в ее коттедж. Мы не разговаривали дорогой. Я зашел внутрь и сел рядом с ней на краешек раскладушки, которую она достала из металлического шкафа. Я не остался с ней на ночь, и, конечно, мы не занимались больше сексом. Я обнимал ее, и она дрожала в моих объятиях, хотя в коттедже вовсе не было холодно.

Когда я уже собирался уходить, Марджори сказала:

— Знаешь, Натан...

— Да?

— Может, они все же следили за нами прошлой ночью?

Она закрыла за мной дверь, и я остался на пляже один.

Среди высоких экзотических деревьев с похожими на перья завитушками листьев, окруженное со всех сторон разноцветными тропическими садами, наполнявшими воздух ароматом, отдаленно напоминавшим запах ванили, стояло большое оштукатуренное розовое здание клуба «Поркьюпайн». Мне посоветовали не заходить в это привилегированное заведение, а пройти прямо на белый песок пляжа, лежавшего ниже, где меня должна была ожидать Нэнси де Мариньи.

Это был остров Хог, большая часть которого принадлежала миллиардеру Акселю Веннер-Грену, чье имя находилось на Багамах в черном списке. Я подплыл на катере к общественному пляжу неподалеку, что заняло у меня не более пяти минут, и теперь шел по частной территории, пробираясь между полосатых пляжных зонтиков и деревянных шезлонгов, пытаясь отыскать глазами свою клиентку среди разношерстной богатой публики, преимущественно пожилых женщин, нежившихся в лучах утреннего солнца под безоблачным чистым небом, которое, как они, вероятно, считали, принадлежало лично им. Или должно было принадлежать, во всяком случае.

Я нашел ее у круглого металлического столика под огромным зеленым зонтом, сделанным в виде листа, что делало его похожим на гигантское искусственное растение. Она полулежала в своем шезлонге, загорелая и красивая, скрестив ноги в лодыжках. Лицо ее было полуприкрыто разноцветной соломенной шляпой, желтая лента которой охватывала ее волевой подбородок, глаза скрывались за темными стеклами очков. Ее стройное тело прикрывал короткий махровый халат, из-под которого выглядывал ярко-зеленый купальный костюм. Ногти ее как на руках, так и на ногах покрашены одним и тем же темно-красным лаком.

В ней было нечто от маленькой девочки-шалуньи что не умаляло ее очарования, так же как и бутылка, из которой она потягивала через соломинку кока-колу, сложив свои ярко накрашенные губы словно для поцелуя.

— Мистер Геллер! — приветствовала Нэнси меня с улыбкой, приподнимаясь в своем шезлонге. — Прошу вас, присаживайтесь!

Она указала мне на разложенные для сиденья пляжные кресла у стола; их было два, как будто она ожидала еще кого-то.

Я сел.

— Что-то подсказывает мне, что вам следует говорить потише, когда вы произносите мое имя, — сказал я.

Нэнси вскинула голову.

— Это почему же?

— Тут ведь закрытая территория, не так ли? Не потому ли вы не захотели встретиться со мной в здании клуба?

Она сняла очки; огромные карие глаза смотрели серьезно, выражение лица было почти кающимся.

— Это так, — произнесла она. — Простите. Вы, должно быть, считаете, что я ужасна, даже несмотря на то, что принадлежу к такому обществу.

Я пожал плечами.

— Многие принадлежат к такому обществу.

Она покачала головой.

— Казалось бы, люди должны были изменить свое мнение... из-за этой ужасной войны и того, как поступали с евреями эти страшные люди...

— Я ценю ваше сочувствие; но ведь это не ваша вина. Вы знаете, Нэнси, говоря откровенно, я никогда прежде не чувствовал себя евреем, пока не началась эта война. На Максвелл-стрит меня всегда считали ничтожным гоем.

Ее хорошенькое личико скривилось.

— Ничтожным гоем?

— Да. Моя мать была католичкой и умерла, когда я был еще очень маленьким, а отец был заядлым профсоюзным активистом, который не верил ни в какого Бога. Я не воспитывался в какой-либо вере. Так или иначе, евреям ведь всегда нужен какой-нибудь иноверец, который бы работал за них по пятницам вечером, после захода солнца.

Она грустно улыбнулась.

— Так значит для евреев вы — гой?..

— А для ирландских католиков я просто язычник.

Теперь она улыбалась как-то смущенно: на соломинке, через которую она потягивала свою колу, виднелся след от губной помады.

— Это я чувствую себя язычницей, пригласив вас сюда...

Я пожал плечами.

— Да ладно! Очевидно, частный клуб вроде этого — хорошее местечко для вас, чтобы спрятаться от репортеров и прочей напасти.