Макс Коллинз - Похищенный

На следующий день начался обход всех домов в скандинавском районе, не давший, впрочем, никакого результата, и Кертиса повезли в Моррисвилль, чтобы он посмотрел на подозреваемого, но тот оказался гораздо ниже Нильса, хотя и был очень похож на него. Этот день тоже закончился для него около половины третьего утра, и уже в семь Кертиса повезли обратно в Хоупуэлл.

– Все утро я бродил вокруг дома Линдберга, – сказал он, – и со мной никто не разговаривал, кроме нескольких полицейских, тайком обратившихся ко мне с сочувственными словами. Мне показалось, некоторые полицейские были раздражены тем, что Линдберг захотел проводить расследование самостоятельно. Они говорили, что должны находиться в полицейском управлении, а не в этом забытом Богом месте. Есть мне не давали. Наконец один полицейский сообщил мне, что Шварцкопф и Уэлч собираются меня арестовать. Я попросил, чтобы мне дали поговорить с Линдбергом, и вскоре он вышел.

Кертис спросил Линдберга:

– Правда ли то, что меня собираются арестовать за препятствование отправлению правосудия?

– Мне ничего не известно об этом, – сказал Линдберг. – Знаю только, что номер телефона в Фрипорте на Лонг-Айленде, который вы дали, оказался неправильным.

– Какой номер?

– Пять-шесть-три-ноль.

– Я сказал пять-шесть-четыре-ноль. Полковник, я с самого начала прошу, чтобы мне дали возможность заглянуть в свои записи! В течение последних десяти дней я почти не спал, и мне трудно вспоминать все номера – я не уверен даже, что вспомнил бы их, если бы мне дали отдохнуть.

Линдберг кивнул, вошел в дом и больше не вернулся.

– Я бродил вокруг дома и ждал. Сел на подножку автомобиля Линдберга и продолжал ждать, чувствуя себя чертовски униженным и удрученным. Затем произошло то, что должно было меня насторожить, но я отнесся к этому иначе: ко мне подошел инспектор Уэлч и вежливо заговорил со мной. Трудно было поверить в доброту такого жестокого человека, но я схватился за нее, как за спасательный круг. Он предложил мне сыграть с ним партию в шашки, и я охотно согласился. Мы начали играть, и он стал говорить о том, что меня так сильно беспокоило.

– И вы признались в том, что солгали, когда сказали, что видели выкупные деньги, – сказал я.

– Да, – Кертис кивнул и поджал губы. – Он быстро повел меня в дом и заставил меня рассказать об этом полковнику Линдбергу. Я рассказал, и Линдберг посмотрел на меня холодным, убийственным взглядом, которого я никогда не забуду. Он кивнул Уэлчу, который забрал меня оттуда и повел в офис Шварцкопфа, где я снова дал показания, прибавив к ним этот новый факт. Затем меня втащили в подвал дома Линдберга и начали бить.

Они начали избивать его в десять вечера и закончили в четыре утра, когда он подписал наиболее полное из своих показаний. На ночь его оставили в сыром помещении прачечной в подвале. Формально он еще не находился под арестом, и ему не было предъявлено никакого обвинения.

– Наутро меня небритого, в грязной одежде, – продолжал он, и губы его при этом дрожали, – потащили в библиотеку полковника Линдберга. Там меня ждал суд для предъявления обвинения, состоящий из мирового судьи, Брекинриджа, Линдберга, Уилсона и обвинителя Хока. Меня обвинили в препятствовании отправлению правосудия и отвезли в тюрьму. В ней я находился до суда. Денег, чтобы выйти под залог, я не достал. Ко мне приходила жена и приносила чистую одежду.

Эвелин поверила ему – об этом свидетельствовали слезы в ее глазах.

Я тоже поверил ему. Я хорошо знал, как копы выбивают признание из подозреваемых, – сам когда-то был и копом, и подозреваемым.

Но что еще важнее, я поверил всему, о чем он рассказал: я не знал, кем были Сэм, Хильда, Нильс и их приятели – настоящими похитителями или просто примазавшимися вымогателями. Но я был убежден, что они существуют.

– Одно мне непонятно, – с серьезным видом спросила Эвелин. – Почему адмирала Бэрриджа и его преподобие Добсона-Пикока тоже не обвинили и не предали суду?

– Адмирал Бэрридж никогда не имел непосредственной связи с этой бандой, – сказал Кертис. Он успокоился, но спокойствие это было только внешним. – Кроме того, свою роль сыграла и его дружба с полковником Линдбергом. Единственным его публичным заявлением в связи с этим делом было: по этому поводу никаких заявлений делать не буду. Он не отвечал на мои звонки и письма.

– А как насчет Добсона-Пикока? – спросил я.

– Его преподобие отказался приехать в Нью-Джерси для допроса, – сказал Кертис, что несомненно было разумно с его стороны, если учесть его общественное положение. Впрочем, он имел некоторые контакты с похитителями.

– Мне бы хотелось поговорить с ним.

– Ну, если вы готовы путешествовать, мистер Геллер, – сказал Кертис. Он улыбнулся невеселой улыбкой. – Как и полковник Линдберг, его преподобие проживает сейчас в Англии.

Мы с Эвелин обменялись разочарованными взглядами.

– Что еще вы хотите от меня услышать? – спросил Кертис.

– А что вы скажете насчет утверждения, что вы выдумали эту историю, чтобы продать ее газетам? – вежливо спросила Эвелин.

– Я действительно заключил соглашение с «Джеральд Трибюн», – признался он, – но оно было связано с возвращением ребенка, и я не получил за него ни одного цента.

Пришло время забросить еще одну удочку.

– Вы когда-нибудь слышали о Максе Гринберге или Максе Хэсселе? – спросил я.

– Да, – сказал Кертис и, увидев, что я вскинул голову, добавил: – Я читал о них в газетах. Насколько мне известно, Гастон Минз назвал их бутлегерами, принимавшими участие в похищении.

– Вы видели их фотографии в газетах?

– Да. Но раньше я их никогда не встречал.

– А вот этого парня?

Я показал ему фотографию, изображающую Фиша с Гертой Хенкель, которую она мне дала.

– Нет, – он покачал головой. – Мне очень жаль. Кто это?

– Небезызвестный Изидор Фиш, – сказал я.

– Рыба здесь у нас водится [15], – проговорил Кертис с деланной улыбкой, – но не та.

– Командор, – сказал я, поднявшись и протянув ему руку, – благодарю вас.

– Я не знаю, пригодится ли вам то, что я рассказал, – печально проговорил он, пожимая мне руку. – Дело Хауптмана и мое дело очевидно никак не связаны.

– Командор, – сказала Эвелин, встав и поправив юбку, – они связаны и вот как: если нам удастся оправдать Ричарда Хауптмана, то тогда и вы будете реабилитированы.

– Я вам очень признателен, – с чувством сказал он, – но если вы не возражаете, я продолжу сам действовать в этом направлении. Даже если на это уйдет вся моя оставшаяся жизнь, я все равно восстановлю свое доброе имя через суд.

– Я уверен, что Хауптман настроен столь же решительно, – сказал я, – только жить ему осталось, вероятно, лишь пару недель.