Макс Коллинз - Синдикат

Через полчаса мы были на месте. Мэри Энн собралась выходить.

– Я вас провожу, – сказал я.

Она взглянула на меня, задумавшись. Потом пожала плечами.

Я вышел из машины и пошел за ней следом по Дорожке к обветшалому четырехэтажному красному зданию. Вход был с переулка; мы поднялись по выкрашенной в красный цвет лестнице. Красный цвет мог быть и политическим символом, но в то же время символизировать тот факт, что, поднимаясь по этой скрипучей лестнице, свою жизнь держишь в руке точно так же, как эти непрочные перила.

Мы вошли в маленькую кухоньку, в которой были стол, одноконфорочная масляная плита, стул, раковина с какой-то грязной посудой и шкафчик; холодильника не было. Стены голые, покрытые желтой штукатуркой, потрескавшиеся, местами с отвалившимися кусками. Она положила пальто и берет на стол и спросила:

– Хотите чаю?

– Конечно, – ответил я.

– Снимайте пальто и подождите немного, – сказала она без выражения, заполняя в раковине медный чайник странной формы.

Я положил свое пальто поверх ее.

– Пройдите и познакомьтесь с Алонсо, – предложила она.

«Пропади он пропадом», – подумал я и пошел знакомиться с Алонсо.

Он сидел посреди комнаты на полу и что-то курил. Комната была слабо освещена. По запаху горячего ладана я сообразил, что это сигарета с марихуаной. Он был блондином небольшого роста, около двадцати лет, одет в ярко-красный свитер и брюки из грубого бархата. Казалось, на мой приход он не обратил никакого внимания.

Комната была большая, с высоким потолком и дневным освещением, но меблировка скудная: матрас, покрытый кучей одеял; у одной стены комодик, выглядевший здесь одиноким и неуместным, как будто он забрел сюда случайно, с улицы. Стены были увешаны ошарашивающими модернистскими картинами: кричащие цвета и искривленные формы обозначали звук и ярость. Так или иначе, от них было больно глазам.

– Это все вы нарисовали? – спросил я его.

– Да, я.

– Вот у этой есть название? – спросил я, указывая на холст, где красное не сочеталось с зеленым и синим.

– Конечно. Это «Равнодушие людей друг к другу».

– Интересно, как вы пришли к такому решению? Он с усмешкой глянул на меня глазами цвета сажи.

– Так же, как появляются все мои названия.

– Как же?

Он пожал плечами.

– Когда я заканчиваю работу, я вешаю ее так и сяк или просто держу перевернутой до тех пор, пока что-нибудь не блеснет в голове. И тогда я даю ей название.

– Перевернули и назвали?!

– Можно и так сказать.

– Я понял, что вы и есть Алонсо.

Он встал, улыбаясь.

– Вы обо мне слышали?

– Мэри Энн о вас упоминала.

– А-а... – сказал он, слегка разочарованно. – По телефону сегодня я с вами говорил, верно?

– Именно так.

Он затянулся марихуаной, задержав в себе дым, потом заговорил, и было полное впечатление, что он говорит, тужась в уборной.

– Полагаю, вы ждете, когда я уберусь отсюда...

Махнув обеими руками, он бросил сигарету на пол и растоптал ее. Потом прошел в угол комнаты, где была брошена старая бархатная куртка, надел ее и оставил меня наедине с картинами.

Довольно скоро вошла Мэри Энн с двумя чашками. Она всучила мне их и прошла через комнату дальше в темноту через дверной проем без двери. Я растерянно стоял, балансируя с чашками чая, пока, наконец, не поставил их на верх комодика и, стоя, не отхлебнул из своей чашки.

Мэри Энн вернулась в волочащемся по полу черном кимоно с красными и белыми цветами, перевязанном на талии черным кушаком. При ходьбе полы кимоно распахивались, открывая взору ослепительную белизну ног. Положив руки на бедра, она спросила:

– Как вам понравился Алонсо?

– Намного больше, чем его картины, – ответил я. Она с трудом удержалась от улыбки, а потом сказала:

– А я считаю, что они хорошие.

– В самом деле?

Тут она не сдержала смех.

– Ну, не совсем так. Пойдемте.

Я пошел за ней через дверной проем, который, когда она зажгла наверху свет, превратился в маленький холл с ванной по правую руку и входом в другую комнату впереди, куда она меня и провела.

Это была комната поменьше первой, но достаточно большая для кровати с балдахином. Стены были задрапированы голубыми батиками, потолок тоже. На фоне темно-голубых стен выделялись два столика – ночной и туалетный с круглым зеркалом. На ночном столике стояла маленькая цилиндрическая лампа в стиле арт-деко, и это было единственное освещение в комнате. А единственное окно было выкрашено снаружи чернотой ночи.

– Вы и Алонсо не делите... – Я поискал вежливое слово.

– Спальню? – улыбнулась она. – Нет. Почему мы должны ее делить?

Я пожал плечами.

– Вы живете вместе.

– Снимаем мы вместе, – кивнула она. – Но на этом все и кончается.

Я опустился на край кровати и тут же быстро вскочил, но она потянула меня за руку, приказывая снова сесть, и сама села рядом, усмехаясь.

– Бедный мальчик, – сказала она. – Вы в замешательстве...

– Всего-навсего никак не разберусь с Тауер Тауном, так я думаю.

– Алонсо любит парней.

– Хотите сказать, что он голубой.

– Ну да.

– О! И вы просто платите пополам за квартиру, и все?

– Совершенно верно. Эта милая большая квартира – студия. И мы объединились, чтобы ее оплачивать...

– А почему с Алонсо?

– Мы – друзья. Он и актер, и художник. Мы вместе играли в «Дерзких играх». Знаете... такая маленькая театральная труппа.

– А-а...

– Еще чая хотите?

– Нет. Нет, благодарю.

Она взяла у меня чашку и вышла, волоча подол и еще больше сверкая белой кожей.

Я оглядел комнату. В изголовье под пологом висела бледная электрическая луна с человеческим лицом. Она была выключена.

Мэри Энн вернулась в комнату, села рядом.

– А вы тоже это зелье курите? – спросил я, указав жестом на другую комнату.

– Марихуану? Нет. Я даже не пью. Я выросла в порядочном доме; мы такого рода вещей и близко не видали, и я никогда этим не интересовалась, только один раз попробовала.

– Но вы позволяете ему этим заниматься?

– Алонсо не пьет.

– Я имею в виду – курить марихуану.

– Да, я не возражаю. Алонсо не наркоман, как вы думаете. Он курит изредка, для расслабления. Когда рисует или перед тем, как идет... в общем, поискать себе «подружку».

– И он... приводит приятелей сюда?

– Иногда. Но обязательно говорит мне, если собирается привести. Я могу оставаться в своей комнате и учить тексты, если я задействована в пьесе, или просто-напросто читать, или спать.

– И вас не беспокоит то, что делается за стеной?

– С какой стати?

У меня не было ответа на этот вопрос.

– Живи своей собственной жизнью – вот девиз, принятый здесь, – объяснила она. – Живи, а не только существуй.

– Сейчас многие люди и простое существование находят достаточно трудным. Она молчала.