Макс Коллинз - Сделка

– У вас такая память, какой позавидовал бы любой репортер, мистер Пеглер.

– Вы удивлены, что я это запомнил? – спросил он обиженно. – Я был впечатлительным восемнадцатилетним пареньком и слушал подробное и ужасное описание сексуального извращения от сопляка, который был на четыре или пять лет моложе меня. Сопляк, на полированных ногтях которого поблескивал свет, отражая его финансовое благополучие, в то время как я зарабатывал десять долларов в неделю. Так неужели вас удивляет, что я воспринял это как оскорбление?

Я уж не стал уточнять, что Пеглер, по сути, подслушивал и что Биофф имел единственной целью потрясти своих дружков-сутенеров. И я видел, что этот человек, как сущий мальчишка, был в полной уверенности, что оскорбили его.

– Через несколько лет я опять встретил его, в другом баре, – продолжал Пеглер, – в Норт-Сайде. Он мне показался знакомым, и я спросил пьяного приятеля, не знает ли он этого жирного, хорошо одетого маленького человечка, и мой приятель сказал мне: «Так это Вилли Биофф, сторонник профсоюза и сутенер».

– И, конечно, это имя тут же всплыло у вас в памяти. Когда это было?

– Кажется, в двадцать седьмом, – ответил Пеглер.

– Я не знал, что вы тогда были в Чикаго.

– Я не жил здесь. Я работал для «Трибьюн синдикат» и часто везде совался. Охотился за спортивными сенсациями, путешествовал. В Чикаго приезжал не один раз.

– Ясно.

– Но давайте вернемся к дню сегодняшнему, – сказал он, наклонившись вперед. – Если вы действительно читали мои фельетоны, то знаете, что я объявил что-то вроде войны против нечестных профсоюзов.

– Да-да.

Пеглер заводился, вытаращил глаза и уже не смотрел на меня.

– Гильдия газетчиков сделала все, чтобы я возненавидел юнионистов раз и навсегда: юнионизм это рассадник красных идей, а что до Американской федерации труда, огромной, надменной, коррумпированной, лицемерной, паразитической, то я...

– Я читал ваш фельетон, – перебил его я. Он начал меня раздражать. Мой отец был старым юнионистом, он сердце и душу отдал движению юнионистов, и хотя нападки Пеглера не были такими уж беспочвенными, они все же действовали на меня иначе, чем он предполагал.

Пеглер почувствовал это.

– Я бы хотел подчеркнуть, что идея юнионизма мне нравится, но она так быстро изменяется и превращается во что-то такое, что я просто ненавижу.

– Понятно.

– Во всяком случае, каждый год я устраиваю себе две-три развлекательные поездки по стране, подыскивая материалы для фельетонов. Я считаю себя репортером, и пока мне честно платят за то, чтобы я набирался впечатлений. Поэтому впечатления эти я собираю не в пустом месте. Мне периодически надо работать газетчиком. На прошлой неделе я был в Лос-Анджелесе, в этом современном Вавилоне, и там я набрел на стоящую историю. – Он полез за сигарой, но на мгновение задумался. – Я был на вечеринке, которую давал Джо Шенк, исполнительный продюсер киностудии «XX век Фокс». В большой компании среди голливудских звезд, директоров, продюсеров, шикарных украшений, коктейлей и икры я вдруг приметил знакомое лицо.

– Биофф?

Пеглер мрачно кивнул.

– Теперь это уже был не тот сопляк, по крайней мере, так казалось на расстоянии. Но эта жирная, круглая, улыбающаяся физиономия была та же, и когда я подошел ближе, то разглядел, что тяжелый взгляд его маленьких поросячьих глазок за стеклом очков в тонкой металлической оправе был таким же холодным и бесчеловечным. Конечно, он был хорошо одет, по голливудской моде: на нем был двубортный пиджак в тонкую полоску и носовой платок с монограммой «ВБ».

Если бы не инициалы, это было бы в точности описание костюма самого Пеглера.

– Я спросил своего приятеля, не Биофф ли это был, – сказал Пеглер, – и тот ответил: «Да, это он. Биофф – один из самых известных граждан. Вы бы хотели быть ему представлены?». Я ответил, что не пожал бы ему руки, даже если бы был в перчатках.

– Я и не знал, что Биофф был в Голливуде. Я даже не знал, кем он стал. Серьезно. – Я пожал плечами. – Я предполагал, что он все еще был связан с Брауном и профсоюзом работников сцены. Браун перевел свой офис на восточное побережье много лет назад.

Невеселая улыбка скривила большое лицо Пеглера.

– Да, а теперь он в Голливуде и находится там с тридцать пятого года. Я кое-что проверил. Поговорил с Артуром Унгером, издателем «Дейли вэрайети», и он сообщил мне, что профсоюз работников сцены теперь контролирует двадцать семь других профсоюзов. Браун, а на самом деле Биофф, контролирует не только работников сцены и кино, но и швейцаров, кассиров, носильщиков и театральных концессионеров, короче, всех, кто так или иначе связан с кинопроизводством. Сто семьдесят пять тысяч людей, которые регулярно платят взносы!

– Достаточная сила для нашего толстого маленького экс-сутенера.

– Так и есть. – Он выпрямился в кресле и улыбнулся – сухо, но самодовольно. – Мистер Геллер, я хочу привлечь Вилли Биоффа за сутенерство.

– Это просто. Его несколько раз арестовывали.

– Да, но был ли он осужден?

– По крайней мере, один раз, насколько мне известно.

– Вы уверены?

– Я его арестовывал, – заявил я.

Пеглер улыбнулся.

– Мы слышали что-то об этом, но не могли в это поверить.

Теперь понятно, как Пеглеру стало известно мое имя и почему он меня разыскивал.

– Я не уверен, что хочу с этим иметь дело, – сказал я. – Насколько я знаю, Браун связан с Ники Дином, а Дин – человек Компании. А если это операция, проводимая Компанией, то мое здоровье не стоит моего вмешательства в эту игру.

– Вам не обязательно принимать решение сразу. Вы когда-нибудь бывали в Калифорнии? Нет.

Он сунул руку во внутренний карман и вытащил конверт, а затем передал этот конверт мне.

Я взял его.

– Загляните внутрь, – подсказал Пеглер. Я так и сделал. Две купюры по сто долларов и билет на самолет.

– Ваш самолет вылетает в Голливуд сегодня вечером в шесть двадцать, – сказал он.

Я привык путешествовать поездом; полет на самолете был для меня чем-то новым и немного пугающим. Сказать по правде, я проспал почти все время. Двадцать пять живых душ и я сидели в ДС-3 «Флагшип» – шумном, громыхающем снаряде, который взбалтывал ночное небо, как большой кухонный миксер. Бизнесмен, рядом с которым я сидел, читал журнал «Форчун», и подобное путешествие было для него делом обыденным. Может быть. Мы сказали друг другу пару слов из вежливости, но из-за шума пропеллеров толком ничего не было слышно. Я почувствовал облегчение, когда эта штуковина приземлилась в Далласе примерно в час ночи, и удивился своему желудку, который не отказался от пищи в кафетерии аэропорта. Там было совсем мало народу, и все люди говорили с южным акцентом. Через час я вновь оказался в самолете, где все спали. Два находящихся друг против друга сиденья, напоминающих места в поезде, были превращены в койку красивой блондинкой, одетой во что-то вроде военной формы. Она называлась стюардессой. Потом девушка задернула шторы, я неловко разделся, положил одежду в специальную сетку и заснул под холодными простынями. И черт меня возьми, но даже жужжание пропеллера и движение самолета то вверх то вниз не помешали мне спать. Через несколько часов стюардесса разбудила меня, чтобы сообщить, что наш лайнер приземляется в Тусоне, штат Аризона, в котором, к моему стыду, я никогда не бывал. Я оделся и помог стюардессе превратить койку обратно в сиденья. К одному из них я пристегнулся, когда мы садились. Другой аэропорт, другой кафетерий. Вскоре я снова спал, в брюках, поверх одеяла на этот раз. А потом мы оказались в восемь утра в Лос-Анджелесе.