Филип Керр - Бледный убийца

По словам Берга, Кюртен рос в семье, где насилие было привычным, он стал преступником в раннем возрасте; совершил ряд мелких краж и отсидел несколько раз в тюрьме. Затем в возрасте тридцати восьми лет женился на женщине с сильным характером. У него всегда были садистские наклонности: он мог мучить кошек и другую бессловесную тварь. Теперь же ему приходилось держать себя в узде. Но когда жены не было дома, Кюртен уже не мог сдерживать себя и шел совершать жуткие садистские преступления, за что и приобрел страшную славу.

Берт пишет, что садизм Кюртена носил сексуальный характер. Семейные обстоятельства создали благоприятную почву для сексуальных отклонений, а его предыдущий жизненный опыт только способствовал их развитию.

В течение двенадцати месяцев, отделявших арест Кюртена от казни, Берг часто общался с ним и обнаружил в нем таланты и незаурядный характер. Он был умен, обаятелен, обладал отличной памятью и острой наблюдательностью. Но Берг подчеркивал внушаемость Кюртена. Еще одна примечательная черта – тщеславная гордость, которая проявлялась в заботе о своей внешности и в том, как он водил за нос дюссельдорфскую полицию – столько, сколько хотел.

В заключение Берг делал не очень приятный вывод для любого цивилизованного члена общества: Кюртен не попадает под определение сумасшедшего по статье 51, его действия были не вынужденными и не преднамеренными, а откровенно и неподдельно жестокими.

Но если это все еще можно было как-то переварить, то от чтения Бодлера я стал чувствовать себя, как бычок на скотобойне. Не требовалось особого воображения, чтобы согласиться с фрау Калау фон Хофе – этот довольно мрачный французский поэт очень верно изобразил психику таких, как Ландрю, Горман или Кюртен.

Однако в его стихах было и нечто большее. Нечто более глубокое и универсальное, чем просто ключ к психике закоренелого убийцы.

В бодлеровском интересе к насилию, в его ностальгии по прошлому, в его описании мира смерти и разврата я слышал эхо сатанинской литании, которая была вполне современной, и видел бледный облик другого преступника, того, чья злая воля имела силу закона.

У меня не очень хорошая память на слова. Я плохо помню даже текст национального гимна. Но некоторые из стихов Бодлера запали мне в душу, как въедается запах смеси мускуса и дегтя.

Вечером я решил навестить вдову Бруно у нее дома в Целендорфе. Это был мой второй визит после смерти Бруно, и я захватил с собой часть его вещей из нашего офиса, а также письмо из страховой компании, в котором она сообщала, что признает иск, посланный мною от имени Кати.

В этот раз у нас было еще меньше тем для разговора, чем в предыдущий, однако я просидел у нее целый час, держа Катю за руку и пытаясь с помощью нескольких рюмок шнапса проглотить комок, стоявший у меня в горле.

– Как Генрих воспринял смерть отца? – неловко спросил я, услышав, что мальчик распевает в своей спальне.

– Он еще ничего не сказал об этом, – ответила Катя, в ее голосе сквозь горечь пробивалось некоторое раздражение. – Думаю, он поет, чтобы не думать о случившемся.

– Горе по-разному влияет на людей, – попытался я хоть как-то оправдать мальчишку. А про себя подумал, что это совсем не так. Когда мой отец скоропостижно скончался, я был не намного старше Генриха, но ко мне с безжалостной прямотой пришло понимание неизбежности моей собственной смерти. Естественно, реакция Генриха не оставила меня равнодушным.

– Но почему он поет именно эту песню?

– Он вбил себе в голову, что в смерти его отца замешаны евреи.

– Какая чушь! – сказал я.

Катя вздохнула и покачала головой.

– Я говорила ему об этом, но он меня не слушает.

Прежде чем уйти, я задержался у двери в комнату Генриха, слушая его сильный молодой голос:

Заряжайте ружья,

Чистите клинки.

Убьем еврейских гадов!

Прочь с нашего пути!

На какое-то мгновение я испытал непреодолимое желание открыть дверь и врезать этому молокососу. Но что бы это дало? Что тут можно сделать? Нужно оставить его в покое. Можно по-разному бороться со своим страхом, некоторые пытаются сделать это с помощью ненависти.

Значок, служебное удостоверение, кабинет на четвертом этаже, и если бы повсюду не мелькали униформы СС, можно было бы подумать, что вернулись прежние времена. Одно плохо – у меня почти не осталось приятных воспоминании, но ведь никто никогда не испытывал особого удовольствия от пребывания в стенах Алекса, если вы, конечно, во имя интересов партии не бьете людей ножкой стула по почкам. Несколько раз меня останавливали в коридоре сотрудники, помнившие меня с прежних времен, чтобы сказать «Привет!» и выразить соболезнование по поводу гибели Бруно. Но в основном я ловил взгляды, которыми, наверное, встречают новичка в палате раковых больных.

Дойбель, Корш и Беккер ждали меня в моем кабинете. Дойбель подробно объяснял младшим офицерам, как надо наносить кулаком удар «сигарета».

– Вот так, – поучал он. – А когда он разинет пасть, наносишь ему удар снизу. Открытую челюсть легко сломать.

– Приятно слышать, что следователи криминальной полиции не отстают от веяний времени, – произнес я, входя в комнату. – Полагаю, Дойбель, вы научились всему этому в добровольческом полку.

Тот улыбнулся.

– Вы читали отчет о моей учебе, комиссар?

– Я много чего читал, – ответил я и сел за свой стол.

– А я вот почти ничего не читаю.

– Это меня удивляет.

– Вы прочли книги этой женщины, комиссар? – поинтересовался Корш. – Исследования психики преступника?

– У нашего подопечного и изучать-то нечего, – сказал Дойбель. – Он просто придурок.

– Может быть, – согласился я, – но одними дубинками и кастетами мы его не поймаем. Вы должны забыть все свои привычные методы – удары «сигарета» и тому подобное. – Я неприязненно посмотрел на Дойбеля. – Такого убийцу трудно поймать, поскольку, вероятно, большую часть времени он ведет себя как обычный человек. А так как он не похож на преступника и мотивы его преступления не ясны, мы не можем рассчитывать на помощь осведомителей.

Криминальассистент Беккер, приданный нам на время расследования из 3-го отдела полиции нравов, покачал головой.

– Простите меня, комиссар, – возразил он. – Это не совсем так. Что касается сексуальных извращений, у нас есть несколько осведомителей. Они, конечно, не гомики, но время от времени сообщают ценную информацию.

– Это хорошо, – пробормотал Дойбель.

– Ну что ж, – сказал я, – давайте обратимся к ним. Но сначала я хочу обсудить с вами два аспекта этого дела. Первый – девушки исчезают, а затем их тела находят по всему городу. Значит, у убийцы есть машина. Второй аспект – насколько мне известно, нет никаких заявлений о том, что кто-то стал свидетелем похищения. Никто не заявлял, что видел, как какую-то девушку заталкивали в машину, а она при этом отбивалась и отчаянно кричала. Мне кажется, это свидетельствует о том, что они садились в машину убийцы по собственному желанию, что они не боялись. Вряд ли все они были знакомы с убийцей, но вполне возможно, его внешний вид вызывал у них доверие.